Дикая сердцем

Такер К. А.

Адвокаты предполагают, что оформление документов на наследство моего отца завершится только через несколько месяцев, и тогда у меня будет достаточно средств, чтобы купить себе все, что я захочу, на деньги, вырученные от продажи «Дикой Аляски».

– Джона настаивает на грузовике. Мы поссорились после того, как я сказала, что присматриваюсь к «Мини Куперу». Этот йети до сих пор присылает мне всякие жуткие фотографии автокатастроф от столкновения с лосями. – Качаю головой. – Но не волнуйся. Независимо от того, что

куплю, уверена, Джона внимательно проследит за тем, чтобы я освоилась за рулем.

При приближении Агнес снег под ее сапогами хрустит. В обтянутом перчаткой кулаке она держит букетик бледно-розовых шелковых лилий калла, чтобы пополнить запас тех, что оказались под снегом. Это были любимые цветы моего отца, как признался мне он однажды тихим вечером, в те последние свои недели, когда пытался научить меня играть в шашки.

– С Новым годом! – Ее приветствие звучит с акцентом, который, как я теперь уже знаю, характерен для уроженцев Аляски, особенно этой части штата. Мой отец говорил так же медленно и непринужденно, по-простому. – Хороший денек, чтобы навестить Рена.

– Правда, кажется, моя задница все равно примерзла, – шучу я, хотя облегающие черные лыжные штаны, которые надела вместе с термобельем, обеспечивают вполне достойную защиту.

– А как ноги?

Шевелю пальцами ног в своих новых белых зимних ботинках – «кроличьих сапожках». Так их здесь называют. Это еще один подарок от Агнес, и, по-видимому, обязательная вещь для любого жителя Аляски, выдерживающая температуры до минус пятидесяти градусов по Цельсию.

– Вспотели.

Сейчас не настолько холодно, чтобы пускать в ход всю артиллерию, но мне очень хотелось их испытать.

– Это хорошо. – Агнес приседает перед могилой моего отца, и ее мудрые, почти черные глаза долго взирают на крест. Она кивает в сторону самолетика, который я поставила рядом, когда пришла. – Миленький.

– Он показался мне похожим на Веронику. Подумала, что папе понравилось бы.

Купила его по Интернету и написала на его брюхе имя и даты жизни моего отца.

– Да. Думаю, ему бы понравилось. – Агнес кладет шелковые цветы по другую сторону и возится с ними до тех пор, пока все они не оказываются в вертикальном положении. – Это снегоход Джоны припаркован за оградой?

Мой взгляд устремляется на желто-черный Ski-Doo, который оставила в поле, за забором.

– Ага. Он научил меня водить его, так что теперь я могу самостоятельно передвигаться по городу.

– Посмотри на себя, – усмехается Агнес, сверкая слегка кривоватыми зубами. – Ты быстро осваиваешься здесь.

Если бы меня спросили год назад – да что там, даже полгода назад, – что буду делать на Новый год, то ни за что не предположила бы, что буду гонять по заснеженным равнинам Западной Аляски без сопровождения.

– Это гораздо веселее, чем думала, – признаюсь я. – И быстрее.

Мне пришлось сбрасывать скорость, поскольку неприкрытые щеки жгло холодным ветром.

– Так и есть. Но тебе лучше держаться подальше от реки, – предупреждает Агнес.

–

Я уже прослушала лекцию об этом от Джоны.

Вчера мы провели полдня на реке Кускоквим, где он показывал мне отметки маршрутов, коим нужно следовать, и где в ноябре прошлого года поисково-спасательная служба выловила с помощью веревок и крюков тело того, кто решил «погонять по льду» – совершенно идиотская идея, которую я до сих не могу понять.

– Да, Джона беспокоится обо всех, кроме себя. – Агнес упирается руками в колени и медленно поднимается на ноги. – Где он сегодня, кстати?

– Хороший вопрос. Он уехал еще до обеда, сказав, что должен завезти кое-какие припасы в деревню.

Ее круглое лицо хмурится.

– Это обычное дело – заниматься поставками в праздники?

Агнес щурится, глядя в ярко-голубое небо. Солнце сегодня сядет без четверти пять, что совпадает с показателями Торонто, однако взошло оно здесь только в одиннадцать. Эти длинные темные утра – новая реальность, к которой мне придется привыкать. Уже предвижу, что предстоящие зимние месяцы буду отсыпаться.

– Кто вообще может сказать, что для него обычное дело? Но я уверена: что бы это ни было, у него были веские причины. – Она ободряюще улыбается мне. – Что вы планируете на ужин сегодня?

– Полагаю, оставшийся суп, – полушутя отвечаю я, заранее зная, что Джона скажет, что суп – это не ужин и что Агнес собирается пригласить нас к себе, как она делает это каждый вечер с тех пор, как я приехала.

Мы вернулись к тому же ритму, которого придерживались последние недели жизни моего отца, собираясь то в одном, то в другом доме, как и подобает обычной семье.

– У меня в духовке запекается лосятина, если вы вдруг захотите зайти попозже. Тебе понравится. На вкус как говядина, – заверяет она. – Джона обожает ее.

– Что же нам делать, когда мы перестанем жить через дорогу от тебя, Агнес? Как мы будем выживать? Значит ли это, что мне придется научиться готовить самой?

Это шутка, но я не упускаю мимолетную печаль, мелькнувшую в глазах Агнес, прежде чем эта эмоция исчезает, сменяясь чем-то другим, чем-то неразборчивым. Агнес смахивает снежную крупу с креста моего отца.

– У вас все будет хорошо, пока вы заодно.

– Думаю, до сих пор у нас неплохо получалось. Мы через многое прошли.

С того дня, как я узнала, что мой больной раком отец отказался от лечения, мы с Джоной все время держались бок о бок, переживая боль и душевные терзания, принимая трудные решения и поддерживая друг друга. Он был моей опорой – твердой и непоколебимой.

– Да… – В голосе Агнес ощущается сомнение, а ее взгляд блуждает где-то вдалеке.

И я предчувствую какое-то «но». Однако она никогда не была из тех, кто говорит «но». Она всегда остается ненавязчивым слушателем, тем добрым и поддерживающим голосом, который неизменно держит свое мнение при себе. То, что одно из таких «но» почти срывается с кончика ее языка, внушает тревогу.