Дикая стая

Нетесова Эльмира Анатольевна

— У тебя ж сплошные бабы!

— Да! Только двое грузчиков — мужики, но ведь те бабы пьют круче мужиков. Сколько я им вламывала, запрещала бухать в пекарне. Но и теперь, чуть отвернулась — уже накирялись.

— Сколько ж получают?

— Чудак! Зарплату никто не пропьет, а вот выпечку — запросто. Сколько на том ловила, счету нет. Выкидывала с пекарни, но ведь другие не лучше.

— А я думал, что ты как в раю!

— Какой хрен! С утра морды бью, поверь, не без дела. Почему омужичилась? Разговаривать по-человечески разучивалась, все на крике и мате. Мне самой

противно. Хочется тишины. Иногда даже реву. Вот залезть бы под мышку к мужику, который сумел бы вступиться и защитить. Выплакаться у него на груди, чтоб понял и пожалел не как гром-бабу, а обычную женщину. Ведь мне тоже бывает и обидно, и больно. Вот только вступиться некому. Всяк только для себя живет, — всхлипнула Любка и продолжила: — А я тоже устаю быть в сильных. Не бабье это: мужиков подменять, колотить и совестить.

— Чем же я смогу тебе на «пахоте» твоей сгодиться?

— Да, закинь пустое! Просто поделилась, а помочь никто не сможет. Всяк свой крест несет. От него не отмолишься! Давай лучше выпьем! — подставила рюмку.

— Тебе водку? — спросил Гоша.

— Что себе, то и мне налей. Знаешь, а на тебя моя помощница виды имеет! — улыбнулась Люба.

— Пустое! Я только тебя там вижу!

— Конечно! Самую здоровенную как не заметить! Остальные — просто головастики! Я их всю кучу од ной рукой могу поднять!

— Кончай звенеть! Не коси под мужика! Баба ты и есть баба! — обнял Любку, предложил выпить. Пекариха согласилась.

После второй рюмки Люба уже расслабилась. Она теперь не жаловалась, а пела, рассказывала всякие смешные истории. Корнеев слушал, а потом выключил свет и, уронив гостью на подушки, молча, настырно раздевал бабу.

Люба слабо сопротивлялась.

— Зайка, а ты нахальный, — смеялась тихо.

Гоша давно понял, что Любка за тем и при шла,

к нему, решил ускорить, не затягивать время.

— Любаня, солнышко мое! — раздел бабу догола и, закрыв двери на крючок, забылся с женщиной.

— Гошка, сколько времени? — спросила она уже под утро.

— Еще рано.

Но настырная кукушка, которую снял со стены у Бондарева, прокричала семь часов.

— Опоздала на целый час! Господи, теперь бабы за мною побегут домой. А не найдут, знаешь, сколько бреху будет?

— Да плюнь на свору. Давай вечером рисуйся ко мне, — предложил Гоша.

— Каждый день? Что ты? Выследят!

— Ну, и пусть. Ты ж — не зелень.

— В грязи изваляют! Иль не дошло?

— Не врубился, — признался Корнеев.

— Пойми, ты же поселенец! Это все равно, что зэк! С таким считается позором лечь в постель.

— Ах, вот оно что? Значит, тебе за падло поселенец, я — не из вашей породы? — выскочил Гошка из постели, мигом оделся.

— Я не тебя, пересудов и сплетен боюсь. Сам видишь, поселок маленький, все друг друга наперечет знают. И подноготную тоже. А уж в исподнем белье псе любят поковыряться.

— Не понял, чего боишься? Давай открыто вместе жить. Кто нам запретит?

— Ты что, опух ненароком? Я еще не посеяла «крышу»? Соображаешь, что говоришь? Меня, увидев с тобой, только и назовут дешевкой, мол,

на поселенца повесилась, совсем себя потеряла!

— А ты сама как хочешь?

— Я здесь живу!

— Выходит, ночью со мной не стыдно, а вот днем совесть мешает? Где она у тебя живет?

— Ладно, Гош, не будем спорить. Давай оставим все как есть. Мы станем изредка встречаться, но о том никто не должен знать и даже догадываться.

— И у тебя на работе?

— Это прежде всего. Даже вида не подавай! Бабы мигом обольют грязью, утопят в сплетнях. Ты же не хочешь мне зла, зайка? — потянулась губами к Гошке.

— Ладно, не дергайся! Я не высвечу! — открыл двери перед уже одетой и обутой женщиной.

Вернувшись в дом, хотел позавтракать, но кусок не полез, даже чай застрял в горле. Гошу грызла обида на Любку, на весь Усть-Большерецк.

А ведь он многих жалел. Бесплатно возил воду дряхлым старикам. Без просьб переносил ее в бочки в дома, не ожидая благодарности. Зато сам получил под завязку.

Георгий пошел на работу хмурым. Не смотрел по сторонам как обычно, ни с кем не здоровался. С сегодняшнего дня решил для себя никому не привозить воду на дармовщину. «Я для них не человек? Это они для меня — волчья кодла!» — ругал он поселковый люд.

— Гоша, привези нам воду нынче, пожалуйста, — высунулась из калитки седая голова старухи.

— Если время останется! — бросил в ответ коротко.

— Гош, водицы подбрось! — окликнул с крыльца мужик.

— Тебе сколько?

— Три бочки. Деньги вот возьми заранее.

— Давай, — подошел поселенец.

И первому именно этому человеку навозил воды

— Чего-то ты нынче не в себе. Как шибанутый Кто тебя завел или наехал? Кто настроению с утр хребет перешиб? — поинтересовался человек.

— Не настрой, в душу насрали! — пожаловало Корнеев и, дав коню ведро воды, решил немного отдохнуть. Разговорился с человеком.

— Какая чума обидела тебя? — спросил мужик.

— Короче. Указали мне мое место, мол, сколько добра ни твори, сколько ни живи, никто за человека держать не станет. Ни одна баба со мной семью не создаст, так и сдохну в поселенцах.

— Это ж кто нагородил эдакую хренатень?

— Какая разница, — отмахнулся водовоз.

— Гошка, с кем бухал? Видать, ты обделил его на водяре, что он со зла натрепался. Хошь верь или нет, у нас тут судимых хреном не перемешать. Иные с Колымы, с Ямала, с Чукотки осели. Все нынче с бабами. А иная не хуже зоны наказание! Вон моя Ядвига — сущая задрыга! Даже с получки у ней на пиво не выклянчишь! Стерва — не то звание. Сколько я ей в лоб фитилил, другая уже по сраку раскололась бы! Эту профуру ни хрена не берет. Еще борзей становится. Я ж тоже ходку тянул в Усть-Камчатске. Тещу размазал. Достала меня до печенок. Пять зим отсидел. Воротился. Ядвига лишь одну зиму смирно дышала, а нынче пасть шире бочки. Верно, тоже урыть придется. Приловчилась мою зарплату получать! Как такое терпеть? Вот и правду говорят, что от тюрьмы и сумы никто не зарекайся! Коль нужна тебе баба, забирай мою! Я тебе в придачу водки пару ящиков поставлю.