Дикая стая
Шрифт:
— У тебя ж сплошные бабы!
— Да! Только двое грузчиков — мужики, но ведь те бабы пьют круче мужиков. Сколько я им вламывала, запрещала бухать в пекарне. Но и теперь, чуть отвернулась — уже накирялись.
— Сколько ж получают?
— Чудак! Зарплату никто не пропьет, а вот выпечку — запросто. Сколько на том ловила, счету нет. Выкидывала с пекарни, но ведь другие не лучше.
— А я думал, что ты как в раю!
— Какой хрен! С утра морды бью, поверь, не без дела. Почему омужичилась? Разговаривать по-человечески разучивалась, все на крике и мате. Мне самой
— Чем же я смогу тебе на «пахоте» твоей сгодиться?
— Да, закинь пустое! Просто поделилась, а помочь никто не сможет. Всяк свой крест несет. От него не отмолишься! Давай лучше выпьем! — подставила рюмку.
— Тебе водку? — спросил Гоша.
— Что себе, то и мне налей. Знаешь, а на тебя моя помощница виды имеет! — улыбнулась Люба.
— Пустое! Я только тебя там вижу!
— Конечно! Самую здоровенную как не заметить! Остальные — просто головастики! Я их всю кучу од ной рукой могу поднять!
— Кончай звенеть! Не коси под мужика! Баба ты и есть баба! — обнял Любку, предложил выпить. Пекариха согласилась.
После второй рюмки Люба уже расслабилась. Она теперь не жаловалась, а пела, рассказывала всякие смешные истории. Корнеев слушал, а потом выключил свет и, уронив гостью на подушки, молча, настырно раздевал бабу.
Люба слабо сопротивлялась.
— Зайка, а ты нахальный, — смеялась тихо.
Гоша давно понял, что Любка за тем и при шла,
к нему, решил ускорить, не затягивать время.
— Любаня, солнышко мое! — раздел бабу догола и, закрыв двери на крючок, забылся с женщиной.
— Гошка, сколько времени? — спросила она уже под утро.
— Еще рано.
Но настырная кукушка, которую снял со стены у Бондарева, прокричала семь часов.
— Опоздала на целый час! Господи, теперь бабы за мною побегут домой. А не найдут, знаешь, сколько бреху будет?
— Да плюнь на свору. Давай вечером рисуйся ко мне, — предложил Гоша.
— Каждый день? Что ты? Выследят!
— Ну, и пусть. Ты ж — не зелень.
— В грязи изваляют! Иль не дошло?
— Не врубился, — признался Корнеев.
— Пойми, ты же поселенец! Это все равно, что зэк! С таким считается позором лечь в постель.
— Ах, вот оно что? Значит, тебе за падло поселенец, я — не из вашей породы? — выскочил Гошка из постели, мигом оделся.
— Я не тебя, пересудов и сплетен боюсь. Сам видишь, поселок маленький, все друг друга наперечет знают. И подноготную тоже. А уж в исподнем белье псе любят поковыряться.
— Не понял, чего боишься? Давай открыто вместе жить. Кто нам запретит?
— Ты что, опух ненароком? Я еще не посеяла «крышу»? Соображаешь, что говоришь? Меня, увидев с тобой, только и назовут дешевкой, мол, на поселенца повесилась, совсем себя потеряла!
— А ты сама как хочешь?
— Я здесь живу!
— Выходит, ночью со мной не стыдно, а вот днем совесть мешает? Где она у тебя живет?
— Ладно, Гош, не будем спорить. Давай оставим все как есть. Мы станем изредка встречаться, но о том никто не должен знать и даже догадываться.
— И у тебя на работе?
— Это прежде всего. Даже вида не подавай! Бабы мигом обольют грязью, утопят в сплетнях. Ты же не хочешь мне зла, зайка? — потянулась губами к Гошке.
— Ладно, не дергайся! Я не высвечу! — открыл двери перед уже одетой и обутой женщиной.
Вернувшись в дом, хотел позавтракать, но кусок не полез, даже чай застрял в горле. Гошу грызла обида на Любку, на весь Усть-Большерецк.
А ведь он многих жалел. Бесплатно возил воду дряхлым старикам. Без просьб переносил ее в бочки в дома, не ожидая благодарности. Зато сам получил под завязку.
Георгий пошел на работу хмурым. Не смотрел по сторонам как обычно, ни с кем не здоровался. С сегодняшнего дня решил для себя никому не привозить воду на дармовщину. «Я для них не человек? Это они для меня — волчья кодла!» — ругал он поселковый люд.
— Гоша, привези нам воду нынче, пожалуйста, — высунулась из калитки седая голова старухи.
— Если время останется! — бросил в ответ коротко.
— Гош, водицы подбрось! — окликнул с крыльца мужик.
— Тебе сколько?
— Три бочки. Деньги вот возьми заранее.
— Давай, — подошел поселенец.
И первому именно этому человеку навозил воды
— Чего-то ты нынче не в себе. Как шибанутый Кто тебя завел или наехал? Кто настроению с утр хребет перешиб? — поинтересовался человек.
— Не настрой, в душу насрали! — пожаловало Корнеев и, дав коню ведро воды, решил немного отдохнуть. Разговорился с человеком.
— Какая чума обидела тебя? — спросил мужик.
— Короче. Указали мне мое место, мол, сколько добра ни твори, сколько ни живи, никто за человека держать не станет. Ни одна баба со мной семью не создаст, так и сдохну в поселенцах.
— Это ж кто нагородил эдакую хренатень?
— Какая разница, — отмахнулся водовоз.
— Гошка, с кем бухал? Видать, ты обделил его на водяре, что он со зла натрепался. Хошь верь или нет, у нас тут судимых хреном не перемешать. Иные с Колымы, с Ямала, с Чукотки осели. Все нынче с бабами. А иная не хуже зоны наказание! Вон моя Ядвига — сущая задрыга! Даже с получки у ней на пиво не выклянчишь! Стерва — не то звание. Сколько я ей в лоб фитилил, другая уже по сраку раскололась бы! Эту профуру ни хрена не берет. Еще борзей становится. Я ж тоже ходку тянул в Усть-Камчатске. Тещу размазал. Достала меня до печенок. Пять зим отсидел. Воротился. Ядвига лишь одну зиму смирно дышала, а нынче пасть шире бочки. Верно, тоже урыть придется. Приловчилась мою зарплату получать! Как такое терпеть? Вот и правду говорят, что от тюрьмы и сумы никто не зарекайся! Коль нужна тебе баба, забирай мою! Я тебе в придачу водки пару ящиков поставлю.