Дикая весна
Шрифт:
Часовню заполняют звуки псалма. Звучание органа, пытающееся разогнать затхлый воздух, придать дневному свету то естественное тепло, которого ему не хватает.
Когда Малин была здесь в последний раз, хоронили жертву убийства – толстого одинокого человека, о котором мир, похоже, забыл с самого начала.
Следом за папой Малин направляется к выходу, видит, как он кивает людям в проходе.
Она тоже кивает. И думает, что, наверное, так и следует себя вести.
И тут распахиваются двери часовни, и в неожиданно
Она моргает.
Теперь, когда глаза привыкли к свету, она видит только отца. Только папа – и запах конденсированного страха.
Глава 3
Когда я потеряла тебя, мама?
Когда ты исчезла? Потому что тебя не было рядом, когда я была маленькой, правда? А где же ты была?
На планете заботы о себе самой. И я приходила к тебе, и, конечно, мне разрешалось посидеть у тебя на коленях, но не больше пяти минут, потом ты должна была заняться чем-то другим, а я была слишком тяжелая, слишком жаркая, я мешала. Как может мать считать, что ее дочь мешает?
Так что я отворачивалась и убегала к папе – именно он ездил со мной на соревнования по легкой атлетике, подвозил на футбольные матчи, следил за тем, чтобы я была подстрижена. Ведь так?
Ты был повернут ко мне, папа, не так ли? Ведь был?
Я помню, как сидела в своей комнате в нашем доме в Стюрефорсе и ждала, что ты, мама, зайдешь ко мне. Скажешь что-нибудь ласковое, погладишь меня по спине.
Но ты ни разу ко мне не зашла.
Я лежала в кровати и смотрела в белый потолок, не в силах заснуть.
Однажды ночью была гроза, и я пришла к вам в постель, залезла к тебе. Мне было пять лет.
Ты зажгла лампу на тумбочке.
Папа спал рядом с тобой.
Ты посмотрела на меня и сказала:
– Ложись рядом со мной. Ты боишься грозы?
Потом ты погасила свет, и я ощутила тепло твоего тела через ночную рубашку; ты увлекла меня в сон, словно вся ты была кораблем, наполненным теплом.
Когда я проснулась утром, ты уже встала. Я нашла тебя в кухне. Заспанную, с мешками под глазами.
– Я всю ночь не сомкнула глаз, – сказала ты. – И все из-за тебя, Малин.
Ты редко сердилась, мама.
Но казалось, что тебя нет, даже когда ты была в комнатах на нашей вилле. Ты решала, как мне одеваться, – во всяком случае, пыталась, стремясь сделать меня более женственной, ибо девочкам надлежало быть такими. Я ненавидела юбки, которые ты пыталась на меня надеть. И платья.
И я старалась сдержаться. Ты хотела сделать меня маленькой в этом мире – чтобы я всегда знала свое место.
«Ты не особо умна, Малин.
Тебе бы замуж за человека с деньгами.
Может быть, тебе стоит стать воспитательницей детского сада? Тебе бы это подошло. Но
Тебе бы замуж за человека с благородной фамилией».
Стань частью моей собственной неудачи, моей неспособности принять то, что мне выпало, – и то, что я сама сотворила!
Ты ненавидела реальность, мама.
Ненавидела ли ты меня? Как напоминание о твоей собственной реальности?
Слова, произнесенные твоим недовольным голосом, когда я приносила домой хорошие оценки.
«Ты, наверное, кокетничаешь с учителями?»
И потом, когда появилась Туве, ты проклинала мою неуклюжесть: как я могла забеременеть? Просто взять и залететь – в таком юном возрасте? Ты сказала, что я – то есть мы – нежеланные гости, потому что ты готова сквозь землю провалиться перед всеми хорошими знакомыми за то, что я принесла в подоле.
Туве.
Ты никогда не смотрела на нее. Ты ни разу не взяла ее на руки. Ты решила, что она – позор, только потому, что она не вписывалась в идеальную картину твоей жизни, которую ты силилась нарисовать.
Но эта картина никого не волновала, мама.
Меня волновала только ты.
Я хотела твоей любви. Но поскольку я не получила ее в детстве, то, наверное, уже и не желала ее во взрослом возрасте, да и ты все равно мне ее не давала.
А была ли эта любовь?
Чего ты боялась, мама? Одному богу известно, как мне нужна была твоя поддержка, когда я училась в полицейской академии – и была одна с Туве.
Папа иногда приезжал в Стокгольм.
Но ты не желала.
«Женщины не должны становиться полицейскими!»
С годами пропасть росла. Нелюбовь стала больше, чем любовь, уничтожила ее, и я вынуждена была наплевать на тебя, мама.
Я тоскую по той матери, которой у меня не было, но не могу оплакивать ту мать, которая у меня была.
Стало быть, я плохой человек?
Глава 4
Острый запах паленого в воздухе, наверняка от строительного взрыва, звук которого она слышала ранее, ударил в ноздри, от чего утреннее солнце вдруг стало тревожным.
Малин прижимается к отцу на вымощенной камнем дорожке, ведущей от дверей часовни; ей хочется обнять его, она видит, что ему более всего на свете хотелось бы находиться где-нибудь в другом месте.
Ветер треплет крону дуба, на котором зеленые почки еще скрывают свои размашистые жесты. «Я была права, – думает Малин. – Внешне лишенные листьев стволы на самом деле вибрируют от зарождающейся в них жизни, по всему городу распускаются почки».
Женщина-пастор улыбается, берет папу за руку, негромко говорит что-то, чего Малин не может разобрать. Затем Малин берет отца за руку, а во второй руке ощущает мягкие пальцы Туве, сжимающиеся неожиданной цепкой хваткой. Янне уже ушел вперед, он стоит возле своей последней машины – серебристого «Ягуара» старой модели, которую сам привел в порядок. Вид у него такой, словно ему жутко хочется закурить, хотя Малин знает, что он в жизни не выкурил ни одной сигареты.