Дикая вода

Вторушин Станислав Васильевич

Четыре года, за которые капитал Фила Голби увеличился почти до двухсот миллионов долларов, пролетели как один день. Цена на нефть была рекордно высокой, а Европа требовала ее все больше и больше для своей развивающейся промышленности. Чтобы увеличить экспорт, российские компаньоны Фила купили лицензию на разработку нового месторождения. Теперь надо было как можно быстрее начать его эксплуатацию. Для этого требовалось построить нефтепровод.

8

Филу давно хотелось побывать в России. Особенно нестерпимым это желание стало в последнее время. Он стал плохо спать. Увидит во сне белый снег, откроет глаза и лежит, уставившись в темный, задрапированный шелком потолок. Еще хуже бывает, когда приснится собака. Не холеный мраморный дог или откормленный боксер, каких не счесть на улицах Амстердама, а лохматая дворняжка с человеческими глазами, одиноко сидящая у высоких деревянных ворот своего дома и жалостливо смотрящая на Фила. Когда-то, в далеком детстве, у них жила такая собака. Вспоминая ее, Фил бессмысленно хлопает глазами, слушает посапывающую у его бока спящую Надю и чувствует, как сжимается готовое разорваться от тоски сердце.

Казалось бы, он обрел счастье, о котором не смел даже мечтать. Баснословное состояние, красивая, умная жена с прекрасным вкусом и постоянными выдумками. Задрапировать спальню шелком пришло в голову ей. Она долго выбирала цвет тонкой и нежной на ощупь ткани, наняла лучших драпировщиков, и теперь спальня стала походить на покои королевы. Они объехали с Надей всю Европу, по несколько раз побывали в Париже, Риме и Венеции, облазили все средиземноморские и альпийские курорты. Живи и радуйся. Какая тебе к черту дворняжка, когда аккуратненькая, румяная, словно булочка, горничная в белом накрахмаленном фартуке подает утром в постель горячий шоколад и остуженное кипяченое молоко. При чем тут дворняжка? А вот надо же, увидит во сне добрые, преданные собачьи глаза и уже лежит, затаившись, до самого утра, боясь разбудить своим дыханием Надю, чтобы она не вспугнула нахлынувшее видение.

Утром Фил стал подолгу сидеть за столом, уставившись в одну точку, или подходить к окну и, сложив на груди руки, молчаливо смотреть в сад, где с непросохших от дождя веток свешивались тяжелые прозрачные капли, а мокрые листья блестели, словно их натерли воском. Чуткая к настроениям мужа Надя, глядя на него, однажды сказала:

– А не скатать ли нам в Россию?

Фил только покачал головой, потому что знает: в нынешней России делать нечего. За последние годы через Европу в Америку волна за волной перекочевали тысячи и тысячи русских. Не пьяницы и лодыри, а ученые с мировыми именами, доктора и честолюбивые кандидаты наук, стоящие на пороге крупнейших открытий или сделавшие эти открытия, но не нашедшие им применения у себя на родине. Америка разбухла от научных идей и суперсовременных конструкторских решений, привезенных русскими. Когда Фил видит этих измученных, не нужных своей стране и потому рвущихся на Дикий Запад людей на вокзалах и в аэропортах, он торопливо проходит мимо, стараясь не встречаться с ними глазами.

Филу не было жалко ни России, ни, тем более, русских. Все, что произошло со страной, они сделали сами своими руками. Но когда несколько дней назад ему позвонил из Москвы Борис Шемберас и попросил прилететь в Россию на важное совещание нефтяной компании, он почувствовал, как трепетно дрогнуло сердце. Надя сразу же поняла это по его изменившемуся лицу.

– Что, надо лететь в Москву? – настороженно спросила она.

– Да, – стараясь быть как можно спокойнее, ответил Фил.

– Я полечу с тобой, – сказала Надя.

Он не удивился ее желанию, потому что чувствовал: ей тоже хочется побывать на своей бывшей родине.

В Москву они прилетели утром. В аэропорту Шереметьево их ждала машина нефтяной компании – новенький, блестящий лаком «мерседес». Услужливый сотрудник компании, которому, очевидно, по протоколу было положено встречать гостей, согнувшись пополам, распахнул дверку. Фил посадил сначала Надю, затем уселся сам.

Москву они не узнали. Она превратилась в иностранный город. Всюду виднелись огромные рекламные плакаты, вывески ресторанов и казино на иностранном языке, яркие, почти как в Амстердаме, витрины магазинов. Выехав на Тверскую, Фил спросил встречавшего их клерка, который сидел рядом с шофером на переднем сидении:

– У нас есть свободное время?

– Конечно, – ответил клерк. – Мне приказано доставить вас в фирму к двум часам. А пока вы устроитесь в гостиницу и немного отдохнете с дороги.

– В какой гостинице мы будем жить? – спросил Фил.

– В «Москве».

На Пушкинской площади Фил попросил остановить машину и сказал клерку:

– Езжайте в гостиницу и ждите нас там. Мы пройдем до нее пешком.

– Вы знаете Москву? – удивился клерк.

– Моя жена была здесь и тоже останавливалась в гостинице «Москва».

Выйдя из машины, он сначала не понял, что произошло с главной улицей столицы. Потом осознал – она превратилась в сплошной торговый ряд. В подземных переходах и прямо на тротуаре стояли киоски, у стен домов какие-то люди продавали с рук товар. Рядом с ними нищие просили милостыню. Одна торговка привлекла его внимание, проходя мимо нее, он замедлил шаг. Судя по фигуре, это была молодая женщина с серым, изможденным, изрезанным глубокими морщинами лицом. Женщина держала в руках несколько пачек сигарет. На ней была грязная юбка, на голове – белый, подвязанный по-старушечьи платок. Рядом с женщиной с протянутой рукой стояла девочка лет пяти. Фил остановил на женщине свой взгляд и тут же отшатнулся. Это была Дашенька Воронцова, а стоявшая рядом с ней девочка, по всей видимости, ее дочь. Филу хотелось броситься от этого места прочь, но он машинально сунул руку в карман, нащупал несколько стодолларовых купюр, смял их в комок и сунул в ладонь девочке. А сам, не оглядываясь, заторопился дальше по тротуару. Надя с удивлением посмотрела на него, но потом подумала, что все русские жалостливые люди. Они всегда подают милостыню нищим. А Фил так и не понял, узнала его Даша или нет – она пожирала глазами изысканную Надю.

«Господи, – думал Фил, уже издалека оглянувшись на Дашу. – До чего же они довели себя. Да случись подобное в Голландии, весь народ вышел бы на улицы, и правительство было бы сметено в течение дня. А здесь все молчат, как будто только и мечтали о такой жизни. Почему? Почему? Наверное, потому, что в стране остались одни рабы, поголовное быдло. Все, кто хоть что-то представлял из себя, давно уехали». До гостиницы он дошел, не поднимая головы, чтобы не видеть глаза тех, кто протягивал руки за милостыней.

И только в гостинице подумал о том, что стоявшая рядом с Дашенькой девочка, по всей видимости, его дочь. Он постарался вспомнить ее лицо, но не смог. Поэтому решил с облегчением: «Если бы это была дочь, я бы ее не забыл. Даша не могла родить ребенка в такое страшное время». Сделав для себя этот вывод, он успокоился и больше никогда не вспоминал ни Дашу, ни девочку.

В офис нефтяной компании они приехали вместе с Надей. Это был роскошный особняк на Пятницкой, отделанный итальянским мрамором, африканским черным деревом и русским мореным дубом. У дверей особняка стояла вооруженная до зубов охрана. Она не давала проникнуть внутрь здания той русской жизни, которая ютилась за его стенами.

Фила и Надю провели на второй этаж в кабинет президента нефтяной компании Хапоэля Ставриниди – просторное, немного сумрачное помещение с массивным широким столом у стены. За ним сидел молодой человек с холеным лицом и короткой прической. Это и был Ставриниди. Он поднялся, вышел из-за стола, протянул руку сначала Филу, потом Наде. Жестом пригласил их к стоявшему в углу дивану, рядом с которым был журнальный столик и два кресла. Очевидно, в этом углу кабинета проходили все приватные беседы. Фил с Надей сели на диван, хозяин кабинета – в кресло. Сначала он внимательно разглядел Надю, затем сказал: