Дикие лошади
Шрифт:
– Я надеюсь, что ты продолжишь сегодня составление каталога, – сказал я.
– Хорошо.
– Но сегодня вечером мне надо поработать над фильмом… э… в одиночестве.
Она казалась слегка сбитой с толку, но почти совсем успокоилась. Смелый шаг вперед… осторожные полшага назад. Но мы все же добились кое-чего, думал я, и был рад и даже мог спокойно ждать.
Мы вышли в коридор, оставив дверь приоткрытой, и я проводил ее до лестницы и помахал ей вслед. А вернувшись, зашел поговорить с моим телохранителем, которого О'Хара от имени компании поселил в комнате, расположенной напротив моей.
Мой
Едва я открыл его незапертую дверь и обнаружил его сидящим на стуле лицом ко мне, он немедленно сказал:
– Ваша дверь все время была открыта, мистер Лайон.
Я кивнул. Я договорился с ним, что, если он увидит мою дверь закрытой, он должен воспользоваться моим ключом и немедленно войти в мой номер. Я не мог более ясно или более прямо потребовать помощи.
– Вы ели? – спросил я.
– Да, мистер Лайон.
Я попытался улыбнуться. Никакого отклика.
– Не засните, – примирительно сказал я.
– Нет, мистер Лайон.
Должно быть, О'Хара подбирал его из среднего исполнительного состава, подумал я. Плохой выбор.
Я вернулся в свою гостиную, оставил дверь приоткрытой на шесть дюймов, выпил немного бренди и ответил на телефонный звонок Говарда.
Как я и предвидел, он был в ярости.
– Сиббер сказал мне, что вы сделали его убийцей! Это невозможно! Я этого не позволю! Что скажут Висборо?
Я указал ему на то, что мы можем, если захотим, вставить в фильм другого убийцу.
– Сиббер сказал, что вы вывернули его наизнанку.
– Сиббер сыграл лучшую роль в своей жизни, – возразил я. И верно, около года спустя, когда наш фильм был представлен на соискание сразу четырех «Оскаров», Сиббер был награжден как лучший актер второго плана и вежливо извинился передо мной. Я пообещал Говарду:
– Мы соберем полное сценарное совещание завтра утром. Вы, я, Нэш и Монкрифф.
– Я хочу, чтобы вы прекратили съемки!
– У меня нет на это власти.
– А если вы умрете! – спросил он. Помолчав несколько секунд, я ответил:
– Тогда компания закончит фильм с другим режиссером. Поверьте мне, Говард, если меня убьют, это только создаст фильму необычайную рекламу, но не остановит его съемки.
– Это нечестно, – произнес он, как будто так ничего и не усвоив, и я сказал:
– Увидимся утром, – и положил трубку. Сейф в моей гостиной, как и в номере О'Хары, был укрыт от случайного взгляда во встроенном шкафу – наверху большой телевизор, а внизу мини-бар и сейф. Мини-бар предлагал в малых количествах различные напитки для постояльцев – колу, вина, шампанское и пиво, а также шоколад и орешки. В сейфе – в моем сейфе – не хранилось ничего. Я запрограммировал его на шифр семь-три-пять-два, положил на полку фотографию «банды» и закрыл дверцу.
Затем я уселся в кресло в спальне и долгое время просто ждал, думая о долге исповедника и о том, насколько крепко или слабо связан я смертью и безумными признаниями Валентина.
Я чувствовал тяжесть обязанностей, налагаемых саном священника,
Я не имел права выслушивать исповедь Валентина или прощать его грехи, но я сделал это. Я отпустил ему грехи. In nomine Patris… ego te absolvo.
Я не мог отделаться от чувства абсолютной ответственности за сущность этих слов. Я не должен был и не мог спасти себя при помощи того, что Валентин поведал мне перед смертью словно священнику. С другой стороны, я мог теперь со знанием сути дела использовать то, что он оставил мне по завещанию.
В его книгах и бумагах я не нашел ничего целостного, что можно было бы отыскать во время разгрома в доме. Здесь были лишь отдельные куски, туманные и путаные. То, что я смог собрать их воедино, – это большая удача. Я хотел бы положить в сейф в качестве приманки более убедительное доказательство, чем фотоснимок «банды», но я пришел к выводу, что такого доказательства не существовало. Валентин не доверил свой страшный грех бумаге; он вложил его в последние свои слова, но никогда не думал, что этот грех останется жить после его смерти. Он не оставил никаких записей о своей тайне, которую хранил двадцать шесть лет.
Два с половиной часа спустя после моего разговора с Говардом появился мой посетитель. Он вошел в гостиную и позвал меня по имени, а когда я не отозвался, смело вошел и закрыл за собой дверь. Я слышал щелчок замка. Я слышал, как он открыл шкаф и стал нажимать на кнопки, чтобы отпереть сейф.
Я появился в дверях спальни и поздоровался с ним:
– Привет, Родди.
На нем были блейзер, рубашка и галстук. Выглядел он прямо-таки столпом нравственности показательных скачек; в руке он держал снимок «банды».
– Ищете что-нибудь? – спросил я.
– Э… – вежливо сказал Родди Висборо, – да, в самом деле. Я боюсь, вышла небольшая накладка, но один из ребятишек, которых я обучаю, попросил меня раздобыть ему автограф Нэша Рурка. Говард клялся, что вы устроите это.
Он положил фото на стол и двинулся ко мне, протягивая альбом для автографов и ручку.
Это было так неожиданно, что я забыл предупреждение профессора Дерри – любой предмет, который у него есть при себе, может скрывать нож – и позволил ему подойти слишком близко.
Он уронил книжку для автографов к моим ногам и, когда я машинально глянул на нее, одним движением, таким быстрым, что я не смог уследить за ним, разделил свою ручку пополам и бросился с нею на меня.
Острие обнажившегося стилета пронзило свитер и рубашку и ударилось о полимер прямо напротив моего сердца.
Изумленный, не в силах поверить в происходящее, Родди выронил ручку, потянулся к своему галстуку и рывком извлек из-под него нож намного больших размеров устрашающего вида. Позже я разглядел, что треугольное лезвие, похожее на строительный мастерок, переходило в черенок, пропущенный между пальцами и прикрепленный к поперечной рукояти, зажатой в кулаке. Но в тот момент я видел только треугольное лезвие, казавшееся продолжением его кулака, широкий конец возле костяшек пальцев, а острие выдается на пять или более дюймов вперед.