Дикие пчелы
Шрифт:
– За двести тысяч можно и на каторгу сбегать, а потом скоренько вернуться. Были бы друзья – никакая каменная стена не удержит. Жду ночью.
7
Баба Катя лечила Арсе и Федора. Был жаркий июньский день. Где-то горела тайга, пахло гарью. Пересохшая Каменка едва журчала по камням, убавила свой голос речка Нежинка. Поникли листья на деревьях. Вороны, сороки, ронжи угомонились и сидят на вершинах деревьев, ждут прохлады.
Первым очнулся Федор Силов. Опухоль спала с его тела. Прошел страшный зуд. Легко вздохнул, открыл глаза и долго морщил лоб, вспоминал что-то. Пахло травами, мытым полом. Пять дней баба Катя не отходила от болящих.
– Ну вот, один оклемался. Скоро и второго вытянем.
– Вспомнил. Это я у вас. Позовите побратимов, пожалуйста.
– Как же я их позову, касатик, ить они сразу же ушли на пантовку. Сказали, что будут пантовать на «кислой воде».
– Как там Арсе, мой верный друг?
– Жить будет. Хлипче он тебя, да и меньше у него кровей. Придут крови, розоветь стал. Поесть? Да счас, ешь больше, в едоме сила и здоровье.
Побратимы заехали в Божье Поле. Ни разу здесь не были. Их встретили как добрых друзей. Козин завел к себе. И они враз остановились. Им навстречу шел Черный Дьявол. Хмуровато смотрел на пришельцев, потянул в себя воздух, вильнул хвостом.
– Буран! Буранушко, – бросился к Дьяволу Роман Журавлев.
Буран дал себя обнять, поласкать, затем каждого обнюхал. Журавушку он любил больше всех, поставил лапы ему на грудь, лизнул в жидкую бороду.
Федор рассказал, как он нашел и спас Черного Дьявола.
– Теперь вот живем душа в душу. Помог в пантовку здорово. Деньгой завалил. За две недели добыл пятнадцать пантачей. Наш купец-молодец даже вызвал пантовара. Примает сырьем. Деньги сразу на кон. Панты нонче в цене.
– Давно ли он у тебя?
– Всего третью неделю живет. А уже сдружились, что и на шаг не отстает. Понятливый пес. Заживу я с ним.
– Надо думать. Макар Сидорыч говорил, что ему только покажи след, того в тот день и промышлять будет. Береги, пес золотой, – тихо, вспоминая прошлое, говорил Устин. – Где жил Безродный?
– А вон его двухэтажный дом. Расскажи, что там стряслось с Груней?
Устин коротко рассказал, ничего не утаивая, и то, что он ее полюбил, что дрался за Груню в суде, и то, что она удавилась.
– Я в ее смерти виноват. Звала она меня за собой – не пошел.
– Меня тоже звала. Душа наша мужицкая тому виной: мол, была уже замужем, вдова, зазорно, то да се. Глупари! Будь жив дед Михайло, тот присоветовал бы что и как. Царство ей небесное, – перекрестился Устин. Федор тоже осенил себя никонианской щепотью.
Оба вздохнули. Петр и Журавушка молчали.
Вечером пришел Гурин. Едва перехватил вяленого мяса и тут же засобирался. Сказал:
– Вы трогайте в сторону Кавалерова, скажите Федору Силову, что поехали пантовать на «кислую воду». Не надо пока ему все знать. За деревней Сяхово меня обождите, оттуда сразу и двинемся на Устиновку. Там наши друзья сидят. Козин привез винтовки, прихвачу. Ну с богом!..
Тропа змейкой вилась по долине. Ярясь, кричали гураны. Их в этой долине было много. Наутро всадники свернули к ключу у перевала. Проехали по ключу верст пять. Пахнуло дымком, Коршун призывно заржал. Послышался чей-то вскрик, топот ног, треск чащи.
– Свои, это я, Гурин! Не разбегайтесь, друзей вам везу!
Шишканов обнял Устина, Петра, Журавушку. Радостно улыбнулся. Выдохнул:
– Верил я вам, не ошибся. Ну, Семка, не смотри чертом, за нами приехали.
– Жду, когда ты ослобонишь мне место, – усмехнулся Семен Коваль. Тоже крепко обнял побратимов, перецеловал.
– А этот, косматый да черный, тоже удрал от каторги, Гаврил Шевченок. Гаврил, знакомься, ты что-то хотел рассказать Устину?
– Расскажу, да и привет передам от милого дружка, – широкий и лапастый Гаврил с силой хлопал по рукам побратимов, знакомился.
– Ну что нового в мире, Василь Иванович? – обратился к Гурину Шишканов.
– Ждем войны, слухи об ней идут вовсю. Нам тоже надо готовиться к той войне. Война пятого года родила революцию, эта – родит вторую, таков наказ наших товарищей, чтобы мы были готовы ко всему…
Устин и Гаврил отошли в сторону. Шевченок говорил:
– Тебе кланяется Груня.
– Окстись, ведь она…
– Да ты слушай. Вызволил меня из тюрьмы Кузьма Кузьмин. Знаменитый атаман воров спасских. Полмесяца я жил на его тайных квартирах. Был суд. Прошел слух, что в суд ворвался какой-то парень, там устроил бучку. Его избили, бросили в тюрьму. Но староверы выручили, мол, полоумок, и деньгами спасли его.
– Так это был я…
– Ты был в беспамятстве. Знаю про тебя. Кузя с тюрьмой связь держит ладную. Груне присудили десять лет каторги. Отправили на Билимбай. Слушок, что она удавилась, пустили ваши, а его поддержали тюремщики.
Устин побледнел, закачался, чтобы не упасть.
– Просила ждать. Любит, мол, поняла, что и ты ее любишь. Подаст весточку. Просила еще сказать, чтобы ты забрал деньги, которые украл у нее твой отец…
Устин зарычал, застонал, рванулся с места, ошалело заметался, бросился к Коршуну, чтобы вскочить на него и мчаться домой, а там…
Побратимы удержали Устина. И когда Шевченок повторил то, что он рассказал Устину, все опустили головы. Устин же сник, побледнел.
– М-да, – протянул Петр. – Эко как дело-то закрутилось. Дали однажды поблажку нашим, они пошли дальше. Крепись, Устин.
– Держусь. Что вы головы повесили? Давайте собираться, проводим друзей в наше зимовье, а там решим что и как. Просила ждать, каторга не вечна. Но ведь я уже женат. Сильна наша братия, даже баба Катя правды не сказала.
– Не проходил ли тут кто днями? – спросил Гурин.
– Был один охотник, ночевал у нас, спросил, мол, чем мы тут заняты? Ответили, что пантуем. А винтовка-то одна на всех, – ответил Шишканов.
– Какой он из себя?
– Такой крепыш, розовый как поросеночек.