Дикие пчелы
Шрифт:
– Прохор Мякинин. Он. Собирайся и живо. Распустили тут слюни, а враги, может быть, уже на подходе. Устин, пади на коня и дуй на тропу. Побудь в засаде. Разбирайте винтовки, патроны. Эко ты, Валерий, простоват.
Сидим, балакаем, а по нашим следам могут крастись враги. Я тоже побегу в засаду. Значит, так, вы, побратимы, ведете наших в свое зимовье, а мы с Устином попридержим казаков, если что.
Беглые и побратимы быстро завьючили коней и тронулись вверх по ключу, чтобы выйти в верховья Медведки, а оттуда спуститься в зимовье.
– Ну поди хватит ждать? – спросил Устина Гурин.
– Нет, еще подождем. Ежли с казаками придет охотник, то он легко найдет наших по следам. Кованые кони глубокий след оставляют. Может быть, даже придется и переночевать здесь. Случись дождь, тогда можно быть спокойным. Следы замоет вода. А Груня, знать, жива. Чего же Федор Силов об этом не сказал?
– Запретили мы ему говорить, решили, лучше тебе все получить из первых рук. Так вернее. А потом мы не знали, что у тебя уже семья. Знай, то бы и сейчас не сказали. Зачем рушить семью, нести кому-то горе? Прошло бы время, вернулась бы Груня, то сама бы поняла, что ты был обманут, простила бы. Теперь и не знаю, как будет.
– Я и сам не знаю. Поживем – увидим.
Время за полдень. Дул легкий ветерок, ворошил зеленое море тайги. С Ольгинского перевала она была видна на десятки верст окрест. Широкая, необъятная. Тонко звенели комары, нещадно жалил мокрец. Но костер не разводили. Ждали. Гурин был совершенно уверен, что новый пристав Храмов тотчас же бросится по следам беглецов.
Два десятка казаков, не таясь, ехали по тропе. Коршун вскинул голову, хотел заржать, но Устин прикрикнул на него. Тот понял окрик, лишь прядал ушами да мотал головой. Цепочка всадников поползла в сопку. Среди казаков Гурин сразу узнал проводника, это был Прохор Мякинин.
– Что будем делать? – спросил шепотом Василий Иванович.
– Вот и я думаю, что нам делать. Не поднимается рука убивать своих людей.
– Да это же не люди…
– Не скажи. Это наши русские люди и состоят на службе.
– Как же понимать тебя?
– Да какой Мякинин предатель? Дали денег – и повел, ить деньги не пахнут. Слушай, Василий Иванович, у меня жеребец двухсердечный, его и птица не обгонит. Уходи с тропы. Прохор Мякинин знал, что у беглых винтовка одна. Вот и буду я один стрелять.
Сейчас беглец будет взят. Да и винтовки уже не видно, наверное, распулял все патроны, за ненадобностью бросил, чтобы было меньше улик.
– Гы! Гы! Ура! Раааа!
Но что это?! Всадник вдруг повернулся в седле, припал к луке седла, в руках блеснул серебром винчестер.
– Диу! Диу! Диу! – Посыпались всадники с седел, покатились по пыльному тракту кони.
А конь каторжанина легко взял с места и полетел, едва касаясь копытами земли.
Еще четыре раза простонала винтовка. Еще четыре казака остались без коней.
– Стрелять! Убить! – орал Храмов. Но всадник уже далеко оторвался от преследователей, трижды мелькнул на взгорьях и исчез. А тут вечер, загремели громы, началась гроза, реванул проливной дождь. Но Храмов, уже с тремя казаками, продолжал трусить по тракту в сторону Кавалерова.
Гурин же спокойно свернул с тропы, погнал мерина в противоположную сторону, в свое родное Божье Поле.
Устин остановил Коршуна, когда миновал Кавалерово. Деревня спала безмятежным сном, никто Устина не видел. Храмов потерял следы «бандита». Устин добыл двух пантачей «на кислой воде» и ушел в свое зимовье.
По деревням шум, разговоры, что будто в тайге хоронятся двадцать бандитов, которые перестреляли казаков, перебили всех коней.
– Пристава ранили в голову. Выживет ли, сердешный?
– Пристав этот ладный, приструнивает бандитов и браконьеров. Жаль, ежли окостыжится.
– И все же те каторжане праведно исделали, что поприжали казачишек, проходу бабам не стало, всех за сиськи хватают, тоже моду нашли, сволочи. Пальнуть бы из берданы одного-другого, то и баб бы боялись.
– Теперь они и носа не покажут в тайгу, проучены. Ха-ха-ха!..
Очнулся Арсе. Начал шарить поспешно под боком, винтовку искал. Увидел бабу Катю, улыбнулся. Тихо сказал:
– Я подумал, помер. Потом ожил, а тут бандиты ходи, вот и посмотри, где винтовка. Я жить теперь буду?
– Будешь, коли с того света вернулся. А винтовка вона висит.
– О, баба Катя, шибко страшно умирать. Сел один комар – больно, второй – совсем больно, а там уже туча. Моя кричи, но они не слушают. Голова пошла колесом, все пропади.
– Ничего, ваше мужское дело – ходить по тайге, воевать, а наше – лечить. Такие уж вы, мужики, шубутные. Так, видно, уж бог рассудил.
– Зачем же бог так плохо рассудил, что родил бандитов? А? Тарабанова родил, его сынка?
– Не бог их родил, они с матерей рождаются, а потом идут на поводу у дьявола. Ну поешь и спи. Напою я тебя сонной травкой, во сне-то вся болесть пройдет.
Ванин запалил трех коней, пока прискакал из Ольги в Каменку. Он узнал про беду от Гурина. Бросился к старику Силову. Но Андрей Андреевич спокойно ответил:
– Ежли написано на роду умереть от комара, то умрешь. И чего я туда полечу? Дано судьбой выжить, то выживет. Хозяйство бросить невесть на кого не могу. Комары поели, то и лучше – кровя посвежеют. Комар, ить он дан человеку не здря, кровя пьет, новые прибывают. Попробуй не черпать из колодца воду, враз закиснет, я пить не будешь. Так и кровя. Поезжай, ежли хочешь, один.
– Но ведь, ведь это же ваш сын! Сын, который сделал вас богатым человеком! – задохнулся от возмущения Ванин… – Это даже уже не ваш сын, а сын России!