Дикий горный тимьян
Шрифт:
— Оливер.
Его глаза были устремлены на ее лицо. Она знала, что оно все распухло от слез и выглядит ужасно, но даже это не имело теперь никакого значения, как и все остальное, кроме необходимости помириться после этой отвратительной ссоры.
— Прости меня. — Он все еще молчал. Немного погодя, он глубоко вздохнул и пожал плечами. — Я знаю, тебе трудно понять, — продолжала она. — Да и мне тоже было трудно, ведь у меня никогда не было своих детей. Но после того как я провела с Томасом несколько дней, я начала понимать, что это такое
Как будто он частичка тебя самой. И если кто его обидит или просто угрожает его благополучию, ты готов убить обидчика.
— И ты воображаешь, что миссис Арчер готова меня убить?
— Нет. Но я точно знаю, что она сходит с ума от беспокойства.
— Она всегда меня ненавидела. Да и он тоже.
— Возможно, ты не давал им повода относиться к тебе иначе?
— Я женился на их дочери.
— И у них появился внук.
— Он мой сын.
— В этом все дело. Томас твой сын. Ты много раз говорил мне, что Арчеры не имеют на него законных прав. Так почему ты не хочешь проявить к ним немного великодушия? Он — все, что у них осталось от дочери. Оливер, ты должен, должен это понять. Ты человек умный и восприимчивый, ты пишешь пьесы, которые волнуют человеческие сердца. Почему же ты не можешь разобраться в ситуации, которая затрагивает твое собственное сердце?
— Наверное, у меня его нет.
— Ошибаешься. — Она робко улыбнулась. — Я слышала, как оно бьется. Тук-тук-тук, всю ночь напролет.
Ее слова возымели действие. Угрюмое выражение его лица немного смягчилось, как будто он усмотрел в происходящем некий мрачный юмор. Не так уж много, но Виктория приободрилась, набралась смелости, пошла по мосткам и встала рядом с ним. Она обняла его за талию, засунув руки под куртку, и прижалась щекой к его грубому толстому свитеру.
— А Арчеры, это неважно. Что бы они ни делали, это ничего не изменит.
Его руки двигались по ее спине вверх и вниз, как будто он рассеянно гладил собаку.
— Чего не изменит?
— Моей любви к тебе.
Главные слова были сказаны. Гордость, чувство собственного достоинства уже не имели значения. Ее любовь к Оливеру была для них талисманом, тем, за что она должна держаться. Именно она соединяла их двоих и Томаса в единое целое.
— Должно быть, ты сошла с ума.
Он не извинился за брань и обвинения, которыми осыпал ее за обедом. Интересно, извинится ли он перед Родди и Джоном. Виктория была почти уверена, что нет. Просто потому, что это Оливер Доббс. Но это тоже неважно. Главное, она навела мост через возникшую между ними пропасть. Рана, оставшаяся после этой кошмарной сцены, причиняла боль, но, возможно, со временем она заживет. Она понимала, что всегда есть возможность собраться с силами, подняться и начать все сначала, сколько бы раз ты ни упал.
— А если это и так, ты не будешь
Он не ответил. Он положил ей руки на плечи и отодвинул ее от себя:
— Я должен идти. Мне пора уезжать, а то я опоздаю на самолет.
Они направились к Родди. Оливер взял чемодан и пару книг. Выйдя из дома, они увидели старый «даймлер», припаркованный перед домом, и ожидавших их Родди и Джона.
Казалось, все решили вести себя так, будто ничего не случилось.
— Я подумал, в большой машине нам будет удобнее, — объяснил Родди. — В «эм-джи» некуда положить вещи.
Он говорил деловым тоном, и Виктория в душе была ему благодарна.
— Прекрасно.
Оливер открыл заднюю дверь, втащил свой чемодан и положил на него книги.
— Ну, что ж, — ухмыльнулся он.
На лице его не было и тени раскаяния, напротив, его, кажется, забавляло отсутствие какого бы то ни было выражения на лице Джона Данбита.
— До свидания, Джон.
— Мы еще увидимся, — сказал Джон, но руки ему не подал. — Я до среды буду здесь.
— Отлично. Прощай, Виктория.
Он наклонился и поцеловал ее в щеку.
— До завтра, — сказала она. — Когда прибывает твой самолет?
— Примерно в семь тридцать.
— Я приеду тебя встретить.
— До встречи.
Они сели в машину. Родди завел мотор. «Даймлер», задумчивый и величественный, двинулся вперед, шурша шинами по гравию. Он проплыл между рододендронами, миновал решетку для скота и выехал за ворота.
Они уехали.
Он очень боялся, что теперь, когда все кончилось и он остался с ней наедине, она снова начнет плакать. Не то чтоб он боялся слез или чувствовал неловкость, когда кто-то плачет. Совсем нет, он был бы почти рад ее слезам. Но он понимал, что сейчас было бы уж очень не ко времени заключить ее в объятия, чтобы утешить, как сделал это Родди.
Виктория стояла к нему спиной. Она уже перестала махать рукой вслед отъезжавшей машине. Ее прямая и стройная спина говорила о том, что она очень мужественный человек. Он видел твердую линию плеч под толстым свитером, собранные в конский хвост длинные светлые шелковистые волосы. Это воскресило в его памяти жеребчика, которого холил его отец очень давно на ранчо в Колорадо. Напуганный однажды неловким обращением, он перестал доверять людям, и только чуткое и внимательное отношение помогло частично вернуть его доверие к ним. Но понемногу, не торопя жеребчика, Джон сумел добиться от него полного доверия.
Он знал, что ему нужно быть предельно осторожным. Он выжидал. Спустя некоторое время, поняв, вероятно, что Джон не собирается незаметно исчезнуть и тактично удалиться, Виктория, отбросив с лица волосы, обернулась. Она не плакала. Она улыбалась. Улыбкой, которая озаряет лицо, но не трогает глаз.
— Вот так-то, — бодро сказала она.
— Сегодня славный денек. Как раз для прогулки в горы. Там сейчас очень красиво.
— Да, вероятно.
— Ну так может, прокатимся и мы тоже.