Дикий горный тимьян
Шрифт:
Он полез в карман и вынул конверт.
— Видите ли, я договорился, что прилечу в Инвернесс этим самолетом, но никак не могу этого сделать, а меня будут там встречать.
Человеку в очках, видимо, совсем не хотелось брать письмо. Возможно, он подумал, что в конверте спрятано взрывное устройство и что он и остальные пассажиры взлетят на воздух и отправятся на тот свет, пролетая над Пеннинами.
— Я узнал, что мне не удастся лететь, только часа полтора назад, и я не могу позвонить ей — девушке, которая должна меня встретить, — потому что она едет в Инвернесс из Сазерленда, и, конечно, уже в пути.
Человек в очках посмотрел на конверт, потом на Оливера. Оливер изо всех сил старался предстать человеком открытым и искренним. Мужчина положил газету.
—
— У нее длинные светлые волосы и, очевидно, она будет в брюках. Ее зовут Виктория Бредшоу, — и как маленькую приманку добавил: — она очень привлекательна.
Но мужчина на приманку не клюнул.
— А как мне быть, если ее там не окажется?
— Она обязательно будет. Обещаю. Непременно будет.
Мужчина наконец неуверенно взял конверт.
— Не лучше ли вам отдать его стюардессе?
— Это можно бы сделать, но вы знаете, как они заняты, без конца разносят чай. И еще беда в том, что у меня нет времени дожидаться, пока стюардесса придет, потому что я должен попасть на международные линии и успеть на другой самолет.
— Ну, хорошо, — согласился наконец мужчина. Приняв решение, он позволил себе скупо улыбнуться. — Можете оставить письмо.
— Очень вам благодарен, — сказал Оливер. — Большущее спасибо. Извините, что побеспокоил вас. Желаю вам приятного полета.
— Вам тоже, — сказал человек в очках и вернулся к чтению газеты.
Оливер поднял свой чемодан и ушел. Он спустился по лестнице, вышел из здания и пошел под дождем к третьему терминалу. Там он прошел регистрацию на нью-йоркский рейс и теперь снова был один, сам по себе. Он был на своем пути.
Он свободен. Все кончено. Промежуточный эпизод, короткая случайная встреча подошла к концу. Актеры разошлись, и сцена опустела. Как чистый холст, она ждала, чтобы Оливер населил ее своими персонажами, создал свой собственный захватывающий мир.
— Значит, ты вернулся.
— Конечно.
— Значит, ее больше нет.
— Нет.
— Ты можешь это сказать. В доме остается странное чувство, когда его покидает последний ребенок. Тебе кажется, они там на все времена, но они уходят. И в самом деле, очень мало что остается. За исключением телевизора. Телевизор есть всегда.
— Извините.
Оливер уже был на самом верху лестницы. Он обернулся и встретился лицом к лицу с мужчиной в котелке. Ему понадобилась минута, чтобы мысленно перестроиться, и тогда Оливер узнал его. Он держал кейс в одной руке, а письмо Оливера в другой.
— Извините меня, но молодая девушка, которой я должен передать письмо… не могу вспомнить, как ее зовут. Вы написали ее имя на конверте, но мне трудно разобрать ваш почерк. Это мисс Вероника Бредшоу, не так ли?
— Нет, — сказал Оливер, — это… — он запнулся, стараясь вспомнить, — Виктория.
Он полагал, что пришло время осознать, что он уже старый. Не зрелый мужчина, умудренный опытом, или какие там еще есть менее грубые, более вежливые слова. Просто старый. Ему шестьдесят. Джоку, когда он умер, было шестьдесят девять. Если ему, Родди, суждено умереть в шестьдесят девять лет, то, стало быть, ему осталось наслаждаться жизнью только девять лет. Или это означает, что еще девять лет ему придется наполнять чем-то жизнь, пока он не обретет вечный покой? А если это так, то чем предстоит ему заполнить эти девять лет? У него не будет Бенхойла, который укрывает его от холодных ветров внешнего мира, и он знает — и знает уже несколько лет, — что, в сущности, исписался. В голове у него уже не складывается замысел интересной книги и даже самой банальной статьи. Его друзья, общение с ними, когда-то заполнявшее жизнь и приносившее столько удовольствия, осталось в прошлом. Его сверстники начали уходить в мир иной, а прелестные женщины, которые когда-то очаровывали его, стали бабушками и не в состоянии устраивать вечеринки, обеды и прочие бесконечные развлечения прошлых лет, ибо инфляция съела все, а старые слуги отправились на покой.
Наливая
Было восемь вечера, и он был дома один, и именно это одиночество было причиной его мрачного настроения. Оливер — в Лондоне, но сейчас, пожалуй, — тут Родди взглянул на часы — сейчас уже подлетает к Шотландии. Виктория уехала его встречать в аэропорт в этом огромном «вольво». Томас в спальне первого этажа. Эллен искупала и уложила мальчика, и теперь он мирно спал. Джон в большом доме, а что делает, одному Богу известно. Все эти дела с Бенхойлом, которыми ему пришлось заниматься, очень его озаботили, и в последнее время он весь день ходил как в воду опущенный, ни с кем и словом не перемолвился. В довершение ко всему погода окончательно испортилась, пошел дождь со снегом и задул сильный ветер. Вершины гор снова укрылись снегом.
Где же весна? — вопрошал себя Родди. В такой вечер и с таким настроением вполне можно было поверить, что она уже никогда не придет. В космосе произойдет какой-то сбой: начнут сталкиваться звезды, землю станут сотрясать землетрясения, и планета Земля навсегда окажется в объятиях вечной зимы.
Довольно. Человек не может допустить, чтобы депрессия завела его так далеко. Откинувшись назад в кресле, он полулежал, вытянув ноги на коврике перед камином, где устроился его старый пес. Решив, что пришло время предпринять меры для поднятия духа, Родди еще раз посмотрел на часы. Сейчас он пойдет в большой дом и выпьет с Джоном. Потом они пообедают и немного позже, когда вернутся из аэропорта Оливер и Виктория, все вместе посидят у камина, слушая рассказы Оливера. Предвкушение этих приятных событий заставило его сделать усилие и подняться с кресла. Газета, которую он читал некоторое время назад, соскользнула с колен. На дворе завывал ветер; холодный вихрь взобрался по лестнице и прошелся по коврику, лежащему на натертом полу. Этот дом обычно был очень уютным, но ни одна дверь или окно, сделанные человеческими руками, не могли сдержать вторжения северо-западного ветра. В комнате было прохладно. Камин догорал. Родди вынул из корзины поленья и побросал их на догорающие угли, соорудив хороший костер, который все еще будет гореть, когда он вернется сюда позже вечером.
Он погасил лампу, сказав:
— Пойдем, Барни.
Пес с трудом поднялся, очевидно, ощущая, как и Родди, приближение старости.
— Не ты один постарел, — произнес Родди, погасил лампу в центре комнаты, и вместе они стали медленно спускаться по лестнице.
В опустевшей неосвещенной комнате было тихо и спокойно. Огонь то вспыхивал, то угасал. Одно полено вдруг затрещало и вспыхнуло. Раздался треск горящего дерева, и фонтан искр взметнулся вверх, как фейерверк, рассыпавшись на коврике перед камином. Оставленные без присмотра, они стали тлеть. Порыв ветра прокрался по лестнице наверх. Один уголек вспыхнул и лизнул угол упавшей на пол газеты. Маленькие язычки пламени поползли по газете. Они становились все больше и смелее и скоро охватили ножку столика возле кресла, где обычно сидел Родди, где у него лежали книги, сигары и стопка старых журналов. Вот они уже добрались до сухих прутьев старой корзины, где он держал поленья. Скоро край шторы начал медленно тлеть.