Дикий горный тимьян
Шрифт:
Она плакала. Слова расплывались и дрожали у нее перед глазами, она с трудом разбирала их. Слезы капали на бумагу, и подпись, сделанная от руки, вся расплылась.
«Береги себя. Жаль, что я не могу кончить словами, что я люблю тебя. Может быть, немного все же люблю. Но этого никогда не будет достаточно ни для тебя, ни для меня.
Виктория сложила письмо и убрала его в конверт. Порывшись в сумочке, она нашла носовой платок. Что толку плакать? Ее ждут два часа пути, ночью, при штормовой погоде, ей просто необходимо
Некоторое время спустя приветливая женщина за стойкой, уже не в силах издалека наблюдать за душевными страданиями своей единственной клиентки, спросила:
— С вами все в порядке?
— Да, — солгала Виктория.
— Плохие новости?
— Нет, не очень.
Она снова высморкалась и слезла со стула.
— Может быть, еще чашечку кофе? Или что-нибудь поесть?
— Нет. Спасибо. Все хорошо. Правда, хорошо.
На пустынной парковке одиноко стоял «вольво». Она нашла ключ и села за руль. Пристегнула ремень безопасности. Где-то высоко в небе гудел самолет, наверное, заходил на посадку. Она подумала о том, что хорошо бы сейчас быть в самолете, летящем куда-нибудь, куда угодно. Хорошо бы приземлиться на какой-нибудь раскаленной от солнца полосе, вдоль которой стоят пальмы, там, где никто ее не знает, где она могла бы зализать свои раны и начать все сначала. Как преступник, который хочет начать новую жизнь, стать другим человеком.
Именно так и сделал Оливер, уладив все свои дела с помощью единственного письма, сбросив с себя все обязательства, как старый пиджак. Сейчас он уже летит в трансатлантическом лайнере над океаном, а Виктория и Томас отступают в прошлое, стираются из его памяти. Они уже не важны. Важно то, что ждет его впереди. Она представила себе Оливера, потягивающего виски с содовой и со льдом, он весь в предвкушении захватывающих событий, ожидающих его впереди. Новая постановка. Возможно, новая пьеса. Нью-Йорк.
Оливер Доббс.
«Единственное, что мне в этой жизни интересно, — это новые замыслы в моей голове…»
Это был ключ к Оливеру, его личный, тайный ключ. А Виктория никогда даже не приближалась к пониманию присущей только ему, и самой сокровенной, стороны его личности. Вполне возможно, что, если бы она была равной ему по интеллекту, синим чулком с университетской степенью, все было бы по-другому. Вполне возможно, если бы она знала его дольше или лучше, если бы была более сильной и могла выносить смены его настроения… Если бы не была такой уступчивой или могла бы предложить ему что-то свое взамен…
Но я отдала ему себя.
Этого ему оказалось мало.
Я любила его.
Но он не любил тебя никогда.
Я хотела создать ему счастливую жизнь. Я хотела создать счастливую жизнь Томасу.
Она стала думать о Томасе. При мысли о нем ею овладели прежняя нежность и нелепое желание защитить его. Пока еще она нужна Томасу. Ради него она должна быть расторопной, спокойной, деловой. Томаса надо отвезти обратно к Арчерам, по возможности, без особых треволнений. Она представила себе, как спокойно укладывает вещи, покупает билеты на поезд. Берет такси,
Дальше ее воображение не идет. Потому что как только Томас исчезнет из ее жизни, наступит конец. Все будет кончено. И не только реальность, но и мечта.
Она завела мотор, включила фары и дворники и двинулась вперед, прочь от небольшого аэропорта и дальше к выезду на главную дорогу.
Через два часа Виктория добралась до Кригана, но только когда она повернула на узкую дорогу, ведущую к Бенхойлу, поняла, что что-то неладно. Погода, непредсказуемая как всегда, стала улучшаться. Ветер немного поутих, облака стали менее плотными. А так как ветер разорвал их в клочья, они неслись по ночному небу, оставляя просветы, в которых были видны звезды и поднимавшийся на востоке, бледный, только что народившийся месяц.
Однако вовсе не свет от звезд согревал встающую перед ней темноту и подкрасил небо в теплые тона, как будто впереди был целый город с зажженными уличными фонарями. Совсем не звездный свет отбрасывал блики, разгорался и посылал в небо клубы дыма. Она опустила окно и почувствовала запах горящих костров, в которых осенью жгут листья. Костров? Скорее, это горит вереск. Кто-то поджег вереск и не сумел потушить, и в горах начался пожар. Но разве вереск жгут в феврале? Даже если жгут, то огонь давно бы потушили.
Вдруг ей стало страшно. Она нажала на акселератор, и машина рванулась вперед, то и дело поворачивая на узкой извилистой дороге. Яркость зарева не уменьшалась. Она миновала дом, где жили Гатри, и приближалась к последнему повороту дороги. И вот перед ней открылся дом, ворота и сосны, и она увидела, что горят не костры и не вереск, горит сам Бенхойл.
Мощный мотор взревел, и «вольво» рванулся через решетку для скота вверх по склону прямо к дому. От яркого пламени было светло как днем. Она увидела машины, стоящие где попало, пожарную машину, огромные, похожие на змей шланги. Повсюду были люди, перепачканные, с покрасневшими глазами. Какой-то человек попал в луч ее фары, на бегу давая указания другому, и она в ужасе узнала в нем Дейви Гатри.
Огонь не затронул большой дом, хотя свет изливался из каждого окна. Но дом, где обитал Родди… Она так резко остановила машину, что заскрежетали тормоза, в спешке с трудом освободилась от ремня безопасности, нащупала ручку двери, потянула ручной тормоз. Паника, как самая страшная болезнь, мешала дышать, грозя перекрыть кислород.
Томас.
Арка перед конюшенным двором была цела, а от дома Родди почти ничего не осталось. Только каменный щипец выстоял в огне; он торчал застывшей руиной с дырой вместо когда-то яркого, как глаз, окошка среди бушевавшего пожара.
Томас в спальне на первом этаже, в кроватке. Надо бы узнать, но не было времени спросить, не было времени ждать ответа. Она пошла к горящему дому, потом побежала. Горький дым забил ноздри, а сильные порывы ветра обдавали ее жаром.
— Томас!
— Эй, осторожно, — закричал какой-то мужчина. Она почти добежала до арки.
— Виктория!
Она слышала позади себя приближающиеся шаги. Чьи-то руки сомкнулись кольцом вокруг нее, поймали и крепко держали в объятиях. Она старалась высвободиться.