Дикий хмель
Шрифт:
— Чем мы можем вам помочь?
— Очень даже можете, — убежденно отвечает парень.
— Вы работаете на «Альбатросе»?
— Нет, я еще нигде не работаю. Устраиваюсь.
— Понятно, — но, честно говоря, мне пока не очень понятно.
— Вы хотите получить у нас работу?
— Я об этом не думал. Здесь, на «Альбатросе», работает Фрося.
— Фрося? Ваша жена? — спрашивает Корда и нетерпеливо постукивает пальцами по столу, точно так, как это делает Широкий.
— Бывшая, —
— Вы говорили, она продавщица.
— Ее уволили. Запретили работать в торговле за легкие знакомства.
— Легкие знакомства? — переспрашивает Корда.
Я начинаю догадываться, о чем идет речь. И краснею.
— За знакомства с мужчинами, — поясняет Черкасов.
Корда спокойно кивает. Я, кажется, кашляю. Смотрю на старое зеленое сукно стола.
— Когда умерла моя мама, — продолжает Черкасов, — Фрося взяла Витю к себе, а теперь я хочу, чтобы ее лишили права материнства.
— Почему? — в голосе Нины нет сочувствия. Понятно: непростое это дело — отобрать у матери ребенка.
— Сыну там плохо.
— Вы точно знаете?
— Иначе бы я не сидел здесь.
— Мне кажется, — Корда повернула голову ко мне, — по вопросам материнства, опекунства нужно обращаться в суд или в загс. Я правильно говорю, Наташа?
— Да, — соглашаюсь я совсем тихо.
— В суд... Но для этого мало моего заявления. Нужно ходатайство общественности. — Черкасов достает сигарету, вертит в руках, не решаясь закурить.
— Курите, — разрешает Корда. Потом говорит: — Прежде чем дать вам точный ответ, мы должны побеседовать с вашей женой. Узнать ее мнение. И проверить факты. Думаю, что все это не очень просто. Вы только из заключения. Нигде не работаете.
— У меня хорошая специальность. Я шофер. Меня приглашают четыре предприятия. Я должен выбрать, где мне будет удобнее.
— Это понятно нам, — подала голос я. — Но отобрать сына у матери... Я не представляю...
— Я тоже, — призналась Корда.
— Женщина, которая пьет вино в автоматах, не имеет права воспитывать ребенка. — Черкасов говорил тихо, лицо его было как маска.
— Разве есть такие автоматы?
— Есть.
— Я думала, пьют только в подъездах, «на троих», — я улыбнулась, может извиняясь за свое «невежество».
— Вы поможете мне, — Черкасов встал. — Она работает в вашем цехе под своей девичьей фамилией. Каменева.
Теперь мы поняли, о ком идет речь...
Когда мы остались одни, Нина Корда выпрямилась, резко отодвинула стул — он проехал по полу с таким скрипом, что я аж вздрогнула, сказала:
— Вот какие бабы бывают на белом свете... Ты с ней говори сама. Она меня в прошлом месяце до белого каления довела. Говорит, хватит меня учить, я покамест беспартийная, я член профсоюза.
Широкий, наоборот, посоветовал:
— Ты, Миронова, с Каменевой с глазу на глаз не разговаривай. Ты Доронина подключи. Он сколько лет предцехкома был. Он всех знает...
— Хорошо, — согласилась я.
У Доронина болело горло. Оно было обмотано толстым серым шарфом. И голова Ивана Сидоровича казалась гладкой и маленькой, словно бильярдный шар.
Фрося Каменева, молодая, но уже рыхловатая, вошла в кабинет с выражением покорной обреченности, неся ее на своем красивом лице торжественно, как хлебосольная хозяйка несет на блюде свежеиспеченный пирог — секрет дома. Она, скорее всего, была натуральной, а не крашеной блондинкой, и ее длинные волосы хорошо смотрелись на бледно-синем халате из японского нейлона, и шея у нее была белая и красивая.
— Здравствуй, Наташенька, — сказала она ласково и устало. И тут же села на стул. Мне не было видно из-за стола, но похоже, что полы ее широкого халата несколько распахнулись, потому что Доронин осоловело уставился на ноги женщины и стал торопливо делать движение правой рукой, которое могло означать лишь: запахнись, поправь одежду.
Каменева действительно одернула халат. Нежно и приветливо сказала Доронину:
— Не расстраивайся, Иван Сидорович. Не нарочно... — Повернулась ко мне: — Ну кто такое чучело соблазнять станет?
Доронин выпучил глаза. И я невольно потянулась за водой к графину. Но Иван Сидорович решительно поднялся, не глядя на нас, вышел из кабинета и, что было сил, хлопнул дверью.
Каменева достала из кармана пачку сигарет. Спросила:
— Не куришь?
— Нет.
— А я закурю.
— Вот пепельница.
— Спасибо.
Она смотрела на меня без интереса, словно мы сидели в этом кабинете десять, двадцать лет и до чертиков надоели друг другу.
Я, предполагавшая, что беседу с Каменевой будет вести умудренный годами и опытом Доронин, просто не знала теперь, с чего начать.
— Красивые у тебя глаза, — сказала Каменева. — Только ты их немного подкрашивай.
— Мне нельзя. Вид получается вульгарный.
— Нужно аккуратно. С боков удлинять чуть-чуть.
— Времени нет.
— Ты еще учишься?
— Учусь.
— Тоже когда-то мечтала.
— Не прошла по конкурсу?
— Силы воли у меня нет. Понимаешь?
— Нет, — призналась я. И уже не думала о том, как начну с ней разговор, пугающий, грустный, мерзкий.
— У одного человека красоты нет. У другого слуха. У третьего ума. А у меня силы воли, — Каменева разочарованно махнула рукой, коротко блеснув маникюром на тонких пальцах.