Дикий хмель
Шрифт:
И так далее... До самой гибели.
Где-то в середине блокнота нашла стихотворение.
Спит ковыль. Равнина дорогая И свинцовой тяжести полынь. Никакая Родина другая Не вольет мне в грудь мою теплынь. Знать, у всех у нас такая участь И, пожалуй, всякого спроси — Радуясь, свирепствуя и мучась, Хорошо живется на Руси. Свет луны, таинственный и длинный, Плачут вербы, шепчут тополя. Но никто под окрик журавлиный Не разлюбит отчие поля.Отец любил Есенина... Мама ничего не говорила и об этом. Похоже, что она знала отца совсем другим, чем буду знать его я.
В самом конце записной книжки между обложкой и квадратиком целлофана лежал пожелтевший сухой лист.
— Что это? — спросила я.
— Дикий хмель, — тоном знатока сказал Буров.
— Как он сюда попал? — голос у меня был тоскливый, нехороший, словно бы и не мой.
— Да хто ж теперь на это ответит, — вздохнул Зинченко.
— Анна Васильевна, а, знаете, я похожа на отца.
— Это к счастью. В народе подмечено, если девочка похожа на отца, быть ей счастливой.
— Верно. Я счастлива.
— Во всем, во всем?
— Не надо так, Анна Васильевна.
— Хорошо, девочка, не надо. Конечно, не надо... Там у вас завтра собрание.
— В шестнадцать ноль-ноль...
— Слышала, хотят товарищи тебя в партком выдвинуть.
— Анна Васильевна... Я... Мне рано.
— Почему же рано? Товарищам виднее.
— Есть более достойные.
— Конечно, есть. Всегда есть кто-то лучше нас. Но...
— Вы не договариваете.
— А ты сама пойми, к чему я клоню.
— Я поняла. Не боги горшки обжигают.
— Точно.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
«Натали!
Я, кажется, влюбилась. Это случилось в день Ювеналия — нашего традиционного студенческого праздника, чем-то похожего на карнавал. Молодежь наряжается в костюмы разных эпох и разных стран. Ну и, конечно, шутки, песни, пляски.
Он пришел одетый повстанцем времен Тадеуша Костюшко. Нас познакомили. Его зовут Адам. Он студент Высшей сельскохозяйственной школы в Кракове.
Зимой мы поедем в Татры. Там раздолье для лыжников.
Надеюсь, ты сдержишь свое обещание и проведешь отпуск в Польше.
Обнимаю.
Позвонил Бронислав.
Никогда бы не подумала, но заполучить телефон в новую квартиру оказалось совсем простым делом. Едва вселилась, как в Медведкове сдали в эксплуатацию АТС. И всем желающим поставили немецкие телефоны — легкие черные красавцы марки «Nordfern».
Бронислав спросил, дома ли Буров. Однако была суббота, и, как обычно, Андрей уехал к маме «писать вещь».
— Скучаете одна?
— Развлекаюсь стиркой.
— Какая проза, — сказал Бронислав.
— А что поделаешь? Не потащишь же каждую мелочь в прачечную.
— Да... Мужчинам легче прожить.
— Мужчины умеют устраиваться.
— При матриархате, наверное, было иначе.
— Сомневаюсь, что при матриархате стирали мужчины, — смеясь, сказала я.
— Если не изменяет память, тогда не стирали совсем.
— Вот это была жизнь.
— Я сейчас возьму такси и приеду за вами, — сказал Бронислав шутливо.
Я ответила ему в тон:
— Если вы надеетесь меня похитить, то ничего не выйдет. Буров врубил три замка.
— И все с секретами?
— Нет. Но с очень хитрыми ключами, — пояснила я весело.
— Надеюсь, он не уносит их с собой, как средневековый феодал.
За окном, над проездом Шокальского, двигалась туча, злая, похожая контурами на конного рыцаря. Я подумала, что Бронислав видит эту тучу. Спросила:
— Вы откуда звоните?
— Из Дома литераторов.
— О... Значит, я ошиблась.
— В чем?
— Это я про себя...
Бронислав помолчал. Видимо, ничего не понял. Сказал секунд через десять совершенно другим голосом: серьезным, тихим, но с долей некоторого напряжения, какое бывает, когда произносится фраза не случайная, а продуманная:
— Наташа, сегодня здесь очень интересные встречи. Будут выступать поэты. Вы меня слышите?
Я не отвечала.
— Наташа, я приеду за вами. Хорошо?
Туча частью скрылась за домом, а частью расползлась, точно клякса на промокашке, и теперь не походила ни на что.
— Наташа...
— Да, я слышу вас, — сказала я. — Приезжайте.
Улица была омыта дождем. И мне нравилось идти по такой улице. Потому что я всегда любила небольшой дождь и порывы ветра — несильного, но размашистого, словно эхо. Свет высоких тонких фонарей падал на асфальт чисто, мерцательно. Асфальт лежал тяжело. Машины не проносились, а катили медленно, с достоинством. И шины под ними шипели беззлобно, как сытые гуси.
Ночь была, мгла легла. Но, как порох; Вспыхнул вдруг алый свет в светофорах, — Значит, город, не спишь!Почему даже самые хорошие поэты читают свои стихи нараспев?
Увы, Бронислав не смог ответить на мой вопрос? Он вел себя очень сдержанно. Шел рядом, даже не решаясь взять меня под руку.
А я? Не думаю, что бокал шампанского, выпитого в ресторане ЦДЛ, подействовал столь опьяняюще. Это было что-то другое. Мне давно казалось: вот в такой вечер однажды начнется моя настоящая жизнь. Непохожая, на ту, которой я живу сейчас. Я буду идти теплым дождливым вечером, меня будет догонять ветер, мне будут кланяться фонари...