Дикий хмель
Шрифт:
— Вожди бывают разные, — равнодушно сказал Буров. — Спорить с этим все равно что обыскивать голого...
Рядом с Буровым сидел молодой мужчина, на коленях у него лежала кинокамера без чехла. Он вмешался в наш разговор. Что-то сказал Бурову. Они заспорили. Но потом все обошлось благополучно. Мужчина оказался оператором Астраханской телестудии, ехал тоже в Житное. Знакомство с оператором (забыла как его зовут) пришлось нам весьма кстати.
В Житном узнали, что Зинченко нет на месте — рыбачит на тоне.
Оператор, которому рыбинспекция дала глиссер, предложил подбросить нас на тоню: хлебнуть романтики вместе с ушицей. Я загорелась. Буров мялся, как стеснительный гость: может, пойти к семье Зинченко, обождать хозяина в доме. Я сказала:
— Когда у нас еще представится возможность побывать на рыбацкой тоне? К тому же тебе все равно нужно писать.
— Чего писать? — вяло поинтересовался он.
— Очерк.
— Ах, да. Очерк, — проговорил он как-то огорченно. И я поняла, ему смертельно не хочется писать, не хочется ничего делать. Он с радостью лег бы на берегу и продремал бы до самого заката.
— Ты не позабыл блокнот? — спросила я.
— Позабыл.
— Как же? — меня пощипывала досада.
— Обойдусь, — сказал он. — Запомню...
Голубой глиссер покачивался на мутной волне. Она хлюпала о его чистый борт, незлобно, словно похлопывая ладонью.
Оператор спросил:
— Ну, решили?
— Да, — ответила я. И пошла к дощатому причалу.
— Слушай, — сказал Буров. — Езжай одна. А я пойду в управление рыбколхоза. С председателем поговорю... Пусть для очерка человека порекомендует...
— Возьмите плащ, — сказал мне оператор.
— В такую жару?..
— Возвращаться вечером будет холодно. — У него густые светлые волосы и смелые глаза. Он подвинулся, я села рядом. Все-таки было тесно. И я чувствовала плечо оператора, руку. И он, конечно, чувствовал меня...
— С вами мне ужасно повезло, — сказал он.
Взвыли моторы. Глиссер дрогнул. И пенный хвост вытянулся за кормой желто-желто... Я обернулась. Буров шел по берегу, помахивая рукой. Оператор сказал:
— Муж доверяет вам?
— А вы доверяете своей жене? — спросила я.
— Нет, — сказал он и засмеялся.
— Значит, есть основания?
— Не задумывался над этим, — признался оператор. — Я не доверяю женщинам. Это мой принцип.
— Мужчина с принципами лучше, чем без принципов. Пусть это будет утешением для вашей жены. А теперь вы скажите, почему вам со мной ужасно повезло?
Оператор хитро сощурил глаза:
— Угадайте.
— Я не сотрудница угрозыска.
— Полагаете, они угадывают всё?
— Если верить книгам... Или не верить книгам — тоже ваш принцип?
— Моя любимая книга «Спортивная ловля рыбы». Я верю ей.
— Это хорошо, когда у человека есть хоть одна любимая книга.
— Любимая книга, любимая собака... Любимая женщина. Только не хмурьтесь, пожалуйста. Я не имею в виду вас.
Мне сделалось скучно. Привалившись к краю борта, чтобы хоть как-то отодвинуться от соседа, я стала смотреть на воду, которая живым крылом вздымалась под глиссером, вздрагивала, словно хотела сказать что-то и потом загасала, как усталое пламя.
Оператор взял камеру. Перебрался к водителю на переднее сиденье. Начал снимать меня или делать вид, будто снимает.
Сказал громко (надо было перекричать моторы).
— Мне с вами ужасно повезло, вы тема для телесюжета. Дочь героя войны приезжает к старому ветерану. Я сниму вас на пленку, а за это вы меня поцелуете. Правда?
— Если снимете очень хорошо.
— Буду стараться.
— Старайтесь.
Старожилы рассказывали, что когда-то, много лет назад, в этих краях водились птицы, которых люди называли мартынами. Потом птицы исчезли. Никто не знает почему. И в память о них рыбаки назвали свою тоню Мартышкой.
Тоня — это место, где ловят рыбу. Полоска берега, три-четыре домика, вешала, на которых разложен побуревший от сырости невод, заготпункт, красный уголок..
Солнце блестит на реке, как чешуя рыбы. Плещутся, будто-на что-то жалуясь, мелкие пугливые волны. Покачиваясь, друг за дружкой, словно утиный выводок, плывут поплавки невода. А надо всем — большое небо в белесой дымке без конца и края.
Мотор выключен. Глиссер по инерции скользит вперед. И со стуком, чуть шуршащим, изогнутым носом касается берега.
Водитель и оператор — люди ловкие. Поднялись. Раз — и уже хрустят подметками по песку. А глиссер покачивается подо мной. Неустойчивая посудина. Я, кажется, ойкнула. Оператор подхватил меня на руки. Вынес торжественно на берег. Правда, сам замочил ботинки. Шепчу:
— Поставьте меня.
Он смеется. Делает вид, что не слышит.
— Надорветесь.
— Я штангист.
— Прошу вас...
Наконец я на земле. Голова немного кружится. Но в теле легкость, словно я способна летать. Женщины в прорезиненных брюках и куртках, в широкополых шляпах выбирают, невод, комментируя наш приезд беззлобно и даже доброжелательно, однако, с большим набором пугающих меня слов. К концу дня я привыкну к этим словам, как и к запаху воды и рыбы. Но сейчас я, конечно, краснею... Смущение мое не остается незамеченным. Опять поток слов... Это все-таки игра. Нарочитость... Однако, клянусь, я не осуждаю рыбачек. Каждый развлекается, как может.
К нам навстречу идет молодой парень, приятный. Выясняется — бригадир.
Оператор бесцеремонно заявляет:
— Кормите! Умираем с голоду.
Теряется бригадир, разводит руками:
— Ничего нет. Ничего... кроме черной икры. И ухи из осетрины.
— Сойдет и это, — машет рукой оператор.
Бригадир советует:
— Попробуйте купите хлеба в лавке.
Оказывается, на тоне есть и лавка. Правда, сейчас там висит замок. Но продавец скоро находится. Оператор покупает буханку хлеба и бутылку московской. Нам приносят таз икры килограммов на пять. Чугунок осетровой ухи. Я столбенею от удивления. Хочется потереть глаза: уж не сон ли вижу?