Дикий хмель
Шрифт:
— На горбу.
— Парень ты ничего, правильной закваски, — сказал Зинченко. — А спортсмена мы из тебя сделаем. Выбирай, что по душе — штанга, городки, а лучше бокс...
— Вратарь я, — как-то виновато признался Миронов.
— Ты?!
— Ростом ты будто и не очень вышел, — сказал Чхеидзе.
— У меня прыгучесть, как у обезьяны, — Миронов даже подскочил с нар, словно собираясь продемонстрировать свои вратарские способности прямо здесь, в землянке.
— Не верите? — он опустил ложку в котелок, бережно поставил его на опрокинутую бочку, потом нервно схватил свой вещевой мешок, суетливо, словно куда-то торопясь, принялся развязывать. Наконец, с сияющей улыбкой вытащил из мешка хорошо сохранившуюся футбольную покрышку. И прижал к груди, как талисман.
Разведчики пришли в восторг.
— Постукаем?
— А почему и нет?
Так началась и продолжалась до самого дня гибели служба Миронова в разведроте...
Чуть брезжил рассвет. И синева, не распуганная солнцем, висела в воздухе, осторожная и чистая, как птица. Молодая трава просыпалась под туманом, редким, низким, который стлался на лугах справа и слева от дороги, А дорога, приподнятая насыпью, была черной от утренней влаги. И башни замка были черными, особенно первая, полуразрушенная. Над ней летали вороны: каркали громко, страшно. Порой казалось, что это предостерегающе и зло каркает сам замок, кривобокий, сумрачный, выстроенный лет пятьсот назад каким-то немецким рыцарем.
Земля вокруг тоже была немецкая. Где-то впереди лежал город Мейсен. А время было — апрель 1945 года.
Миронов, Чхеидзе и Зинченко уже много часов наблюдали за дорогой, притаившись в старом пустом сарае, куда на зиму бауэры убирали сено. Эта разведгруппа и еще несколько других были брошены в тылы немцев с целью выявить базовый склад боепитания, который, несомненно, был где-то рядом, и навести на него авиацию.
Похоже, что склад затаился в замке. Девять порожних машин въезжало в замок за вторую половину ночи. Восемь покинуло его тяжело груженными. Сейчас выползала девятая.
Чхеидзе сказал:
— Я разворачиваю рацию.
— Погоди, — возразил Миронов. Он был старшим группы. — А вдруг здесь не боеприпасы? Вдруг немцы награбленное вывозят. Или завод подземный, тайный эвакуируют.
— Уверенности нэма, — согласился Зинченко.
Шар-шар-шар... Это в углу. На остатки сена выскочила мышь, блеснула глазами-булавочками. Насторожилась. И опять: шар-шар-шар... И нет мыши. В нору ушла, видимо...
— Стреляем отсюда, — сказал Миронов. — Потом я выйду к машине, проверю, что в кузове. И будем уходить мимо фермы в лес.
— До машины пойду я, Алексей, — заявил Зинченко.
— Все равно, — сказал Миронов, — можешь идти ты.
— Я разворачиваю рацию, — повторил Чхеидзе.
— Нет, — Приказал Миронов. — Рацию развернешь в лесу.
— Они не сунутся, — сказал Чхеидзе. — В замке только охрана.
— Скорее всего, ты прав, — согласился Миронов. — Но рисковать не будем. До леса триста метров. В лесу укроемся...
Миронов подвинул к себе МГ — он ходил в разведку только с этим немецким пулеметом, — предупредил:
— Стреляю один...
Выстрелы получились солидные, басовитые. Осколки ветрового стекла полетели вверх, как брызги из лужи. Машина развернулась и стала поперек дороги. Крытый кузов ее темнел в светлеющем теплыми тонами небе, словно гора.
Рукавом маскхалата Зинченко вытер пот с лица. Сказал глухо, будто проворчал:
— Я пийшов.
— Ползком. Только ползком... — предупредил Миронов.
— Хай они будут прокляты! — выругался Зинченко. Пошагал к машине не пригибаясь.
И Миронов и Чхеидзе видели, как он обошел машину, громадный и ловкий, заглянул в кабину, а потом, наверное, забрался в кузов. Но этого они уже не видели: машина стояла поперек дороги — кабиной к ним, а кузовом в противоположную сторону. Прошло какое-то время. Друзья начали волноваться.
Над замком опять закаркали вороны. Но никакого движения в замке не было. Он по-прежнему казался пустым, вымершим.
Зинченко вышел из-за машины, закурил возле радиатора. И лишь потом направился к сараю.
— Машина полна снарядами, як воз гарбузами, — сказал он. — Побачив все верхние ящики.
— Значит, Чхеидзе прав, склад в замке, — сказал Миронов. — Уходим.
Они быстро вышли из сарая. И побежали через луг наискосок, потому что это было самое опасное, открытое место. И дорога тянулась за их спиной, а справа стояла ферма — добротный пустой дом с остроконечной крышей из красной черепицы.
Разведчики одолели луг и вышли к первым деревьям, где Чхеидзе быстро развернул рацию и передал сообщение в штаб дивизии.
Потом они покурили. Попили водицы из холодного ручья. И пошли лесом — туда, на восток.
Это не был густой, дремучий лес, какие знавали они в Белоруссии. Он, скорее, походил на лесопарк. И деревья здесь не теснились. Стояли на расстоянии, словно отмеренном кем-то. Трава между деревьями не поросла кустарником, а была чистой и зеленой, хотя еще и очень короткой.
Тихий, мелодичный звук губной гармошки, подобно весеннему свету, вдруг заполнил лес. И белые березы с крохотными ярко-зелеными листьями, казалось, начали раскачиваться в такт нехитрому грустноватому вальсу. Музыка возникла столь неожиданно, что разведчики на какое-то время просто опешили. Она звучала в глубине, за деревьями, прозрачная, как воздух, непрошеная гостья в настороженном прифронтовом лесу.