Дикий хмель
Шрифт:
— Скажите, Георгий Зосимович, — не унималась я. Уж больно порядочным человеком показался мне редактор Буров. И не хотелось верить, что он обманывает. — А как же критика и самокритика?
— Марш к станку! — махнул рукой Широкий, показывая на дверь.
...В понедельник следующей недели вертящиеся стулья на поролоне стояли в нашем цехе. Во вторник вышла, газета «Альбатрос». В конец второй полосы рядом с заметкой «Пользуйтесь услугами сберегательных касс» был помещен фельетон в рисунках «Вай! Вай! Вай!».
ГЛАВА
И классы и коридоры школы рабочей молодежи ничем не отличаются от классов и коридоров обычных дневных школ. Пожалуй, лишь запах табака здесь более приметен, да на вешалке в гардеробе много шляп и меховых воротников. Для рабочих девчонок школа не только учебное заведение, где они черпают знания, для них школа еще и место, где они проводят каждый второй вечер недели. Своего рода клуб, в который хочется прийти одетой не хуже других.
Вот почему по понедельникам, средам, пятницам я наряжаюсь на работу, как в театр. Моя школа рядом с «Альбатросом». После смены мне удобнее посидеть до начала занятий в читальном зале, чем трястись на электричке в Ростокино, чтобы переодеться.
Вещей хороших у меня — даже нельзя сказать раз-два и обчелся, их просто нет. За исключением пальто. Пальто я взяла в кредит летом, в магазине готового платья на Маленковской. Ездила туда недели три. Наконец выбрала, решилась. Пальто темно-бордовое. Воротник аккуратненький. Из норки. Крохотный, но вполне приличный и современный.
Мне бы еще хороший шерстяной костюм. Но шерстяные костюмы и стоят недешево, и на прилавках не залеживаются.
Вечерами в моей комнате часто стучит ручная швейная машинка. Она совсем древняя. Мама купила ее у какой-то старухи еще до войны. На черном теле машинки золотом нарисован сфинкс с крыльями и золотом написано слово: «Singer».
Машинка работает безотказно. Я комбинирую. Расширяю свои школьные платья. Перекраиваю мамины. «Голь на выдумки хитра» — это мама точно говорила. А еще она говорила: «Для бедного и жук — мясо». Маленькая, я всегда смеялась, услышав эту пословицу. Ну, разве жук — мясо?
— О! У Наташки опять новое платье! — воскликнет завтра кто-нибудь из девчат.
Конечно, новое.
Ни на фабрике, ни в школе никто не узнает, сколько часов колдовала я за машинкой, пока из старого платья получилось новое.
— Дитя, ты прирожденная портниха! — заявила однажды Полина Исааковна, покачав своими богатырскими плечами. — Может, я дала маху, устроив тебя на фабрику. Может, тебе удобнее в ателье...
— Нет, — сказала я. — Я не хочу уходить с фабрики.
— Почему? — удивилась соседка.
— Я привыкла.
— На привычку есть отвычка. Ты же любишь шить!
— Да, конечно, но я люблю шить только для себя.
— Это другое дело. Вопросов нет.
Контрольная по немецкому языку, предстоящая в среду, честно
Люська Закурдаева подловила меня в читальном зале нашей фабричной библиотеки. Среди вялой тишины и запахов застарелой бумаги я сидела, зубрила спряжения глаголов, которые, на мой взгляд, были также мало отличимы друг от друга, как кирпичи в стене. Люська пришла менять книгу. Увидела меня. И подсела, точно лиса к вороне. И давай вещать:
— Ты такая бледная... Ты такая унылая... Да плюнь на этот немецкий... Какой же нормальный человек ходит в вечернюю школу на все уроки!
Я, конечно, уши развесила. И так хорошо на душе стало от сознания, что есть на свете хоть один близкий человек, который жалеет меня, понимает. Хотелось расцеловать Люську тут же в читальне.
А она продолжает:
— Слушай, сегодня у моего приятеля день рождения. Поехали вместе.
Я поначалу растерялась:
— Как же вместе, если он меня не приглашал. И мы с ним вообще не знакомы.
— Не имеет значения. Витя мой дальний родственник. Свой парень. Там будет масса народу.
— Нет, нет, — отнекивалась я, впрочем, недостаточно твердо, потому что возможность сбросить с себя тяжелый камень контрольной казалась мне все-таки заманчивой. И Люська понимала это. И настаивала. И наконец убедила меня, сказав, что пойдет поговорит с Витей по телефону.
Она вернулась вскоре. Заявила — Витя рад. Он вообще веселый, общительный парень. И вся компания у них такая. И я не пожалею, что заведу знакомство с интересными людьми.
Я сказала:
— А подарок? Нужно выбрать подарок, а у меня всего три рубля.
— Какой еще подарок! — возмутилась Люська. — Сама ты подарок...
— Так нельзя, — попробовала возразить я. — Есть же обычай.
— Старый обычай. Что мы — старухи?
Словом, спорить с ней было невозможно. Да, честно говоря, не очень и хотелось...
Сумерки спускались стылые, промозглые. Возле автобусной остановки вытянулась серая лужа, похожая на крокодила. Кое-где в окнах уже желтел свет. С голых черных деревьев падали капли. Пахло бензином, острее, чем в сухую или морозную погоду.
— Сколько лет родственнику? — спросила я.
К моему удивлению, Люська не знала. Пожала плечами равнодушно:
— Черт его ведает. Лет тридцать. А может, больше...
Щелкнул дверками подкативший автобус. Лужа хлынула на тротуар. Потом остановилась. И медленно поползла назад. Свет, падающий из запотевших окон автобуса, качался на воде, как кораблик.