Дикий ирис. Аверн. Ночь, всеохватная ночь
Шрифт:
поэтам, тебя к этому побуждает отчаяние:
горе заставляет тебя раскрыть собственную природу?
Сегодня днем в физическом мире, куда ты обычно
привносишь свое молчание, я поднялась
на холмик над дикой черникой, метафизически
спускаясь, как на всех своих прогулках: достаточно ли
я углубилась, чтобы ты меня пожалел, как ты иногда
жалел других страдальцев, благоволя к тем, кто
наделен богословским талантом? Как ты и предвидел,
я не подняла глаз.
у моих ног не восковые листья дикой черники,
а твое огненное «я», целое пастбище пламени,
а за ним – красное солнце, ни заходящее,
ни восходящее, —
я была уже не ребенок: я могла жить иллюзиями.
Vespers
You thought we didn’t know. But we knew once,
children know these things. Don’t turn away now —
we inhabited
a lie to appease you. I remember
sunlight of early spring, embankments
netted with dark vinca. I remember
lying in a field, touching my brother’s body.
Don’t turn away now; we denied
memory to console you. We mimicked you, reciting
the terms of our punishment. I remember
some of it, not all of it: deceit
begins as forgetting. I remember small things, flowers
growing under the hawthorn tree, bells
of the wild scilla. Not all, but enough
to know you exist: who else had reason to create
mistrust between a brother and sister but the one
who profited, to whom we turned in solitude? Who else
would so envy the bond we had then
as to tell us it was not earth
but heaven we were losing?
Вечерня
Ты думал, что мы не знаем. Но когда-то мы знали,
детям об этом известно. Теперь не отворачивайся —
мы вжились в ложь, чтобы тебя умилостивить. Помню
солнечный свет ранней весны, набережные,
оплетенные темным барвинком. Помню,
как лежала в поле, касаясь брата.
Теперь не отворачивайся: мы отреклись
от памяти, чтобы тебя утешить. Мы подражали тебе,
перечисляя условия нашего наказания. Помню
кое-что, но не все: обман
начинается с забвения. Помню мелочи, цветы,
растущие под боярышником, колокольчики
дикой пролески. Не все, но достаточно, чтобы знать,
что ты есть: зачем кому-то еще
вызывать недоверие между братом и сестрой, как не тому,
кому это выгодно, к кому мы обращались в одиночестве?
Кто еще бы так позавидовал нашей тогдашней связи,
чтобы сказать нам: не землю теряете вы,
но небеса?
Early Darkness
How can you say
earth should give me joy? Each thing
born is my burden; I cannot succeed
with all of you.
And you would like to dictate to me,
you would like to tell me
who among you is most valuable,
who most resembles me.
And you hold up as an example
the pure life, the detachment
you struggle to achieve —
How can you understand me
when you cannot understand yourselves?
Your memory is not
powerful enough, it will not
reach back far enough —
Never forget you are my children.
You are not suffering because you touched each other
but because you were born,
because you required life
separate from me.
Ранние
Как вы можете говорить,
что земля должна дарить мне радость? Все
рожденное – мое бремя: я не могу уследить
за всеми вами.
И вы еще хотите мне диктовать,
указывать,
кто из вас самый ценный,
кто больше всего похож на меня.
И ставите в пример
невинную жизнь, отрешенность,
которой стремитесь достичь, —
как вы можете меня понять,
если не в силах понять себя?
Ваша память
слаба, она не
заглядывает далеко в прошлое —
никогда не забывайте, что вы мои дети.
Вы страдаете не от прикосновений друг к другу,
а потому, что родились,
потому что вам захотелось жить
отдельно от меня.
Harvest
It grieves me to think of you in the past —
Look at you, blindly clinging to earth
as though it were the vineyards of heaven
while the fields go up in flames around you —
Ah, little ones, how unsubtle you are:
it is at once the gift and the torment.
If what you fear in death
is punishment beyond this, you need not
fear death:
how many times must I destroy my own creation
to teach you
this is your punishment:
with one gesture I established you
in time and in paradise.
Жатва
Мне грустно думать о том, что вы в прошлом, —