Дикий ирис. Аверн. Ночь, всеохватная ночь

Глик Луиза

как вы слепо цепляетесь за землю,

будто это райские виноградники,

хотя поля вокруг охвачены пламенем —

ах, малышня, как же вы примитивны:

ведь это и дар, и мука.

Если после смерти вы боитесь

большего наказания, то смерти

бояться не нужно:

сколько раз я должен уничтожать

собственные творения, чтоб объяснить —

ваше

наказание вот в чем:

одним махом я поместил вас

во времени и в раю.

The White Rose

This is the earth? Then

I don’t belong here.

Who are you in the lighted window,

shadowed now by the flickering leaves

of the wayfarer tree?

Can you survive where I won’t last

beyond the first summer?

All night the slender branches of the tree

shift and rustle at the bright window.

Explain my life to me, you who make no sign,

though I call out to you in the night:

I am not like you, I have only

my body for a voice; I can’t

disappear into silence —

And in the cold morning

over the dark surface of the earth

echoes of my voice drift,

whiteness steadily absorbed into darkness

as though you were making a sign after all

to convince me you too couldn’t survive here

or to show me you are not the light I called to

but the blackness behind it.

Белая роза

Это и есть земля? Тогда

мне здесь не место.

Кто ты, там, в освещенном окне,

затененном теперь мерцающей

листвой калины?

Выживешь ли ты здесь, где я не продержусь

дольше одного лета?

Всю ночь тонкие ветви

покачиваются и шелестят у светлого окна.

Объясни мне жизнь, подай хоть какой-нибудь знак,

хоть я и взываю к тебе по ночам:

я не такая, как ты: у меня лишь

тело вместо голоса, и я не могу

исчезнуть в тишине —

и холодным утром

над темной землей

разносится эхо моего голоса,

белизна постепенно поглощается тьмой,

будто ты все ж подаешь мне знак, чтоб

убедить меня в том, что тоже не смог бы здесь

выжить,

или показать, что ты не свет, к которому

я взывала,

а лишь тьма позади.

Ipomoea

What was my crime in another life,

as in this life my crime

is sorrow, that I am not to be

permitted to ascend ever again,

never in any sense

permitted to repeat my life,

wound in the hawthorn, all

earthly beauty my punishment

as it is yours —

Source of my suffering, why

have you drawn from me

these flowers like the sky, except

to mark me as a part

of my master: I am

his cloak’s color, my flesh giveth

form to his glory.

Ипомея

Что

было моим преступлением в жизни иной,

если в этой мое преступление —

скорбь о том, что мне никогда

не позволят снова подняться,

ни в каком смысле

не позволят повторить свою жизнь,

свернувшуюся в боярышнике, всякая

земная красота – мое наказание,

как и твое —

Источник моих страданий, зачем

ты срезала с меня

цветы, подобные небу, если

не для того, чтоб подчеркнуть мою

принадлежность владыке: я

цвета его плаща, плоть моя

образует его сияние.

Presque Isle

In every life, there’s a moment or two.

In every life, a room somewhere, by the sea

or in the mountains.

On the table, a dish of apricots. Pits in a white ashtray.

Like all images, these were the conditions of a pact:

on your cheek, tremor of sunlight,

my finger pressing your lips.

The walls blue-white; paint from the low bureau flaking

a little.

That room must still exist, on the fourth floor,

with a small balcony overlooking the ocean.

A square white room, the top sheet pulled back over

the edge of the bed.

It hasn’t dissolved back into nothing, into reality.

Through the open window, sea air, smelling of iodine.

Early morning: a man calling a small boy back from

the water.

That small boy – he would be twenty now.

Around your face, rushes of damp hair, streaked with auburn.

Muslin, flicker of silver. Heavy jar filled with white peonies.

Преск-Айл

В каждой жизни есть одно-два мгновения.

В каждой жизни есть комната где-то у моря или в горах.

На столе блюдо с абрикосами. Косточки в белой

пепельнице.

<