Дикое домашнее животное
Шрифт:
Тем не менее, я все же попыталась воспротивиться:
– Мам, перестань, ради Бога. Я уже не маленькая…
– Последние три недели я тоже так думала, – отрезала она. – К сожалению, я ошиблась. Так что без лишних разговоров собирайся и приезжай ко мне. Быстро!
Ну уж нет! За окном дождь. И вообще…
– Нет, – сказала я очень-очень твердо. – Сегодня я не приеду…
Какая смелая моська!
– Инна! – угрожающе произнесла мама.
– Ну ладно, – сдалась я. – Давай встретимся завтра.
По крайней мере, у меня будет время морально подготовиться.
– Вот и отлично, – тут же повеселела она. – Приезжай ко мне на кафедру в шесть тридцать.
И повесила трубку.
Вот так. Не «примерно в семь», не «после шести», а «в шесть тридцать». И ни минутой позже.
Дождь лил как из ведра.
Потоки воды неровными змейками стекали по стеклу, барабанили по подоконнику.
От Бруно пахло мокрой псиной. Впрочем, он и был мокрой псиной.
Я смотрела в окно и пыталась разглядеть хоть что-нибудь за стеной дождя.
Мне мучительно хотелось увидеть
Я думала о нем постоянно. И чем дальше, тем хуже мне становилось.
И все чаще закрадывалась мысль: «Уж не ошиблась ли я?»
Я одергивала себя, успокаивала, высмеивала. Напоминала, что как раз сейчас все идет так, как я хотела.
Я свободна и открыта для новых, ни к чему не обязывающих отношений.
Ну и на кой черт они мне сдались?
«Все хорошо. Все в порядке», – говорила одна половина моего сознания.
«Дура», – отвечала ей другая.
«Ты этого хотела – ты это получила», – не отступала первая.
«Ну, и что дальше? – ехидно интересовалась вторая. – Кому ты теперь нужна? И кто нужен тебе?»
Мне был нужен он. До боли.
Мы с Бруно зашли в корпус и осторожно огляделись.
К счастью, в холле никого из охраны не было. Так что мы с ним резво рванули по лестнице на третий этаж, где располагался философский факультет.
Странное дело, корпус словно вымер. По дороге нам не встретилась ни одна живая душа. И не подумаешь, что совсем скоро начнется новый учебный год.
У двери с табличкой «Кафедра истории философии» мы остановились, и я перевела дыхание.
Потом набрала в легкие побольше воздуха и потянула дверь на себя.
Мама сидела за огромным столом, из-за которого ее практически не было видно, и что-то быстро писала.
Эта маленькая хрупкая женщина на первый взгляд производила впечатление мягкости и податливости, которое быстро улетучивалось при дальнейшем знакомстве.
Подозреваю, что она держала свою кафедру в ежовых рукавицах.
– Ах вы, мои маленькие! – проворковала она, увидев, кто пришел.
Бруно ринулся к ней, свалив по дороге пару стульев, уткнулся лбом в ее колени и застыл в неподвижности. Только его хвост продолжал жить отдельной жизнью, стуча по стенке гигантского книжного шкафа.
Она потрепала его по мощному загривку, прошептала что-то на ухо, и он, счастливо выдохнув, улегся рядом.
Укротительница тигров, да и только!
Я прошлась по кабинету, поднимая опрокинутые стулья и раздумывая, где бы мне пристроиться. Желательно подальше от нее.
– Иди сюда, – велела она, прочитав мои трусливые мысли, похлопала рукой по столу и указала на кресло напротив себя.
Я подчинилась, ощущая себя студенткой, вызванной куратором на разборки.
«Сейчас начнется», – пронеслось в голове.
Но время шло, а вопреки ожиданиям ничего не начиналось.
Мама смотрела на меня ласково, подперев голову рукой, и молчала.
Я робко улыбнулась ей в ответ и мысленно перенеслась во времени еще на несколько лет назад, чувствуя себя совсем маленькой девочкой, которой сейчас будут объяснять, что такое «хорошо» и что такое «плохо».
– Объясни мне, пожалуйста, что произошло? – попросила она, наконец.
Я пожала плечами.
– Да ничего не произошло.
– Возможно, – легко согласилась она. – Тогда почему ты его выгнала?
– А почему ты решила, что это я его выгнала? – включила я дурочку.
Она размышляла всего секунду:
– Потому что я тебя знаю. И потому что Игорь из породы тех мужчин, что если приходят, то навсегда.
И после небольшой паузы добавила:
– А если уходят, то тоже навсегда.
На мгновение мне стало очень страшно.
– Зачем ты это сделала, кисонька? А? Мы с папой так долго ждали, когда тебе встретится настоящий мужчина! А когда он, наконец, появился в твоей жизни, ты от него избавилась. Почему?
Мне очень не хотелось отвечать. Но она терпеливо ждала.
– Я не хочу повторить твою ошибку, – пробормотала я, наконец.
Мама опешила:
– Ошибку? Какую ошибку?
– Сойтись, чтобы потом разойтись, – пояснила я.
Она потрясенно смотрела на меня и молчала. Очень долго.
– Не хочу тебя расстраивать, – сказала она, придя в себя, – но ты все же повторила мою ошибку. Правда, совсем не ту, что ты думаешь.
Теперь опешила я:
– Что ты имеешь в виду?
– А то, что ты упустила своего единственного мужчину, глупая.
Комната вдруг поплыла перед глазами, и я ухватилась за край стола, чтобы не упасть.
– Ты хочешь сказать… Ты жалеешь о том, что ушла от папы?! – воскликнула я.
Она молчала.
Потом зажмурилась и призналась:
– Жалею.
У меня не было слов. Точнее, их было так много, что я не могла решить, что же мне сказать в первую очередь!
– И когда ты поняла, что ошиблась? – выбрала я, наконец, главное.
Пауза.
– Не сразу.
Она встала из-за стола и подошла к окну.
Только сейчас я обратила внимание, как потемнело на улице и в комнате. Наверное, опять будет дождь.
– Тогда почему ты его не вернешь? – осторожно спросила я.
– Ну… – она побарабанила пальцами по подоконнику. – У него давно другая жизнь… И вообще…
Я смотрела на ее маленькую фигурку с опущенными плечами, а она смотрела в окно. Неужели она собирается плакать?
– Ты про Селин? – догадалась я.
– Ой, я тебя умоляю! – она резко отвернулась от окна.
Разумеется, мама и не думала плакать.
– Ты прекрасно знаешь, что никакая Селин мне и в подметки не годится! Тут даже сравнивать нечего.
Она вернулась к столу и села в кресло.
– Тогда почему? – не отставала я.
– Ну… Это сложно…
Она сложила свои бумаги ровной стопочкой и отодвинула их на край стола. Потом поправила карандаши в стакане.
– Ты боишься, что он может не захотеть? – опять догадалась я.
– Эй! Я не понимаю, кто кого здесь учит? – спохватилась она, но было уже поздно.
Я переваривала услышанное.
– Скажи честно… А если бы можно было вернуться… ну, не знаю… на десять… пятнадцать лет назад и что-либо изменить – ты бы согласилась?..
Долгая, долгая пауза.
– Да, – сказала она твердо, наконец. – Я бы согласилась.
А потом усмехнулась:
– Только в этот раз я бы действовала иначе.
– А как?
Она снова помолчала.
– Я бы постоянно говорила: «Да, дорогой. Конечно, дорогой. Разумеется, ты прав». И все равно бы все делала по-своему.
Я хмыкнула, представив, как этот воробушек нежным голоском говорит такие слова, преданно глядя в глаза любимому мужу, а за его спиной поступает в точности наоборот.
– И ты думаешь, это сработало бы?
– Если работает в других областях, почему это не может работать в семейной жизни? – опять усмехнулась она.
Я задумалась.
Возможно, она была права.
Но все же…
– А как же быть с личностью? Разве это не подавление своей индивидуальности?
Никто по-прежнему не хочет умирать.
Она сняла очки, аккуратно положила их на стол и потерла уставшие глаза. А потом ласково и очень печально посмотрела на меня.
– Ну, и кому она нужна – твоя личность? Что ты будешь с ней делать одинокими ночами долгие-долгие годы до конца своей жизни?
У меня перехватило дыхание и потемнело в глазах. И из этой темноты на меня посмотрел кто-то очень страшный.
Я ждала, что мама добавит что-нибудь еще. Но она задумчиво глядела в окно, за которым качались старые огромные тополя, и молчала.
– Мы, наверно, пойдем… Поздно уже. Да и тебе пора домой. К тому же, похоже, сейчас начнется дождь.
Я поднялась с места, и Бруно тут же подскочил вслед за мной.
– Да-да… Я вас провожу.
Она тоже встала и направилась за нами.
– Постойте здесь, я сейчас из холодильника пирожки принесу. И кости, – выдала она, когда мы вышли в коридор.
Потрясающая женщина моя мама.
Она сходила в приемную деканата и через минуту вернулась с полным пакетом.
– Верни его, – попросила она, протягивая мне пакет.
– Зачем он тебе? – не поняла я. – Он же старый и рвется уже.
– Какая ты у меня все-таки глупая… – вздохнула мама. – Воистину, на детях гениев природа отдыхает.Всю неделю дождь шел не переставая.
Вот так вот неожиданно в город пришла осень.
Трава еще оставалась зеленой, но с деревьев уже начали сыпаться мертвые желтые листья.
Мамина камелия тоже сбросила все свои замечательные розовые цветы.
Если бы дождь прекратился, и все вокруг хоть немного просохло, то можно было бы ходить по парку, пиная опавшие листья и слушая, как они шуршат под ногами.
А еще можно было бы падать навзничь в пожелтелую, но все еще упругую траву и смотреть на небо сквозь тонкое кружево постепенно оголяющихся веток.
Но, похоже, этого уже никогда не будет – нас затопит. Город скроется под водой, и я умру, так и не узнав…
– Ты тоже думаешь, что я глупая? – спросила я Бруно.
По каналу «Культура» показывали «Спящую красавицу».
Я сидела в кресле, поставив ноги на теплый бок Бруно, и раскачивалась.
Он поднял голову, внимательно посмотрел на меня, вздохнул и снова улегся.
Мне показалось, я поняла, что он хотел ответить.
Я вдруг представила, как через много-много лет я буду вот так же раскачиваться в кресле – гордая, независимая и бесконечно одинокая – и разговаривать с собакой.
Это будет уже не Бруно. Это будет совсем другая собака.
А вот я буду прежней – все той же глубоко несчастной идиоткой.
Наутро дождь прекратился, и я решила, что это был знак.
А потом я обнаружила, что мамина камелия выпустила два новых крошечных бутончика, и поняла, что это был второй знак.
Интересно, что еще должно произойти, чтобы я, наконец, перестала трусить?
Глава 24
Господи, что же мне ему сказать? Как объяснить, чтоб он меня понял?
С самого утра в голове постоянно крутились два этих вопроса.
Я беседовала с клиентами, воспитывала подчиненных, сделала тысячу звонков и важных дел, а про себя все думала, думала, думала…
Антонина отпросилась с работы пораньше – они с Лосевым собрались в вояж по хозяйственным магазинам.
Они уже месяц как жили вместе.
– Невероятно, но он сам мне это предложил! – задыхаясь от счастья, доложила подруга. – Ты можешь себе это представить?
Я не могла себе это представить, пока не увидела Валеру.
Как-то вечером он зашел за Антониной, и мы немного поболтали, пока она быстренько собиралась домой, а я никуда не торопилась. А куда мне было спешить?
Лосев выглядел несколько смущенным, словно еще не привык к своей новой роли.
– Знаешь, – сказал он. – Это твой Игорь меня подтолкнул…
У меня сжалось сердце, что происходило всякий раз, когда при мне упоминали это имя.
– …Я вдруг понял, что уж если он после каких-то двух месяцев знакомства был готов все бросить ради тебя, то мне-то с моим стажем просто смешно трусить…
Мне стало совсем плохо.
– Ты в самом деле думаешь, что он был готов все бросить ради меня? – спросила я не своим голосом.
Лосев посмотрел на меня как-то странно.
– Резникова, ты действительно дура или только удачно прикидываешься? – спросил он подозрительно.
С той встречи прошла неделя, и вот он снова сидел у меня в кабинете.
– Ну когда, в конце концов, ты поймешь, что ты полная идиотка? – вопрошал профессиональный психолог.
За последнее время он отъелся, посвежел и на полном серьезе думал, что теперь, с высоты своего семейного опыта, имеет право поучать меня.