Дикое поле
Шрифт:
— Не узнаешь? — усмехнулся оборванец.
Федор пристально всмотрелся в его лицо. Нет, обожженная солнцем, заскорузлая от грязи и покрытая пылью рожа бродяги ему не знакома. Шапчонка надвинута низко, но все равно видно, что голова нищего была обрита на татарский манер. И креста на груди у него нет. А ведь обычно любой побирушка носит на шее хоть деревянный, пусть самодельный крестик. Иначе как же просить подаяния, гнусаво выводя: «Подайте, Христа ради!» Впрочем, с чего он взял, что этот человек побирается? Может, он нарочно вырядился нищим? Ан нет: вон ногти черные и обломанные, ноги босые
— Не признал?
Бродяга вскочил — по-молодому пружинисто, и Паршин рванул из ножен клинок, но тут же со стуком бросил его обратно. По фигуре, по посадке головы, развороту плеч и озорному блеску в лукавых глазах он узнал!
— Макар?!
— Тс-с-с! — Яровитов оглянулся по сторонам. — Пошли к тебе. Там никого?
— Давай за мной!
Час был ранний, на улицах Азова еще не шумела казацкая вольница. Федор отпер дверь, пропустил гостя и снова запер ее, уже изнутри. Провел Макара в дальние комнаты, на всякий случай завесил тряпкой окно и обнял гонца:
— Живой! А я уж и не чаял!
— Поесть бы?.. — смущенно попросил Яровитов.
— Щас, милый, щас. — Есаул засуетился и вскоре поставил перед таким долгожданным гостем сковороду с жареной рыбой, положил ломоть хлеба и налил в кружку свежей воды. — Ешь, ешь. И рассказывай! Достал до Алтын-карги? Отчего ты пеший? И в таком виде? Где пропадал?
— Достал, — с набитым ртом невнятно ответил Макар. Заметно было, что он оголодал. Разрывая грязными руками жирную рыбу, жадно запихивал большие куски в рот, откусив от ломтя хлеб, глотал, почти не прожевав, чтобы поскорее наполнить истосковавшийся по пище желудок. Запивал водой из кружки и снова тянулся к рыбе.
Федор терпеливо ждал, пока он насытится. Видать, несладко пришлось гонцу Никиты Авдеевича в Крымской орде. Так несладко, что даже без сапог обратно пришкандыбал.
Наконец Яровитов насытился и блаженно полуприкрыл глаза, словно его клонило в дрему.
— Рассказывай, рассказывай! — попросил Паршин. — Или спать хочешь?
— Потом посплю. — Макар растер щеки ладонями, поглядел на свои черные пальцы и невесело улыбнулся. — В баню сводишь?
— Какой разговор! Все будет: и баня, и чистая рубаха, и кафтан с портами… Что приключилось-то?
— Так, закрутило маленько шалым ветром… С Алтын-каргой я вот так же, как с тобой, сидел и разговаривал.
— Договорились? — не вытерпел есаул. Как тут утерпеть, если важные вести можешь узнать прямо сейчас, раньше самого Никиты Авдеевича! Пока гонец доскачет до Москвы, пока довезет грамотку, а Макар — вот он, рядом, рукой можно пощупать. И живой, чертяка, живой!
— Поглядеть еще надо, — уклончиво ответил Яровитов. — Мурза мужчина суровый, недоверчивый, бывает, гневается сильно. Но, по-моему, своему слову он верен. Я к нему под видом нищего пришел, а потом он меня от чужих глаз в горах прятал. Там у него дом-крепость есть. Башня такая, на утесе стоит. Обратно отправил честь по чести: пристроил к старому мукавиму, то есть караван-баши. С ним я должен был до моря добраться, а там на лодке сюда.
— И что? Тонуть стали?
— Тонул один я, — засмеялся Макар. — Караван пришлось бросить. Нашелся там один, начал выспрашивать, мог стражникам
— Стражникам? — удивленно поднял бровь Федор. — Это что же, Азис-мурза про тебя узнал? Донесли?
— И про это тебе расскажу, — вздохнул гость. — Так вот, сел я на обещанную лошадку, а команда там оказалась из таких разбойников, что пришлось сигануть за борт, пока не прибили.
— Во как! А не хотел ли это мурза от тебя избавиться?
— Не, разбойнички на мое золотишко позарились. Мурза, думаю, ни при чем.
Есаул недоверчиво улыбнулся и покрутил головой. Да, хлебнул Макарушка лиха, мало не покажется.
— И где же ты сиганул?
— А посередь моря, — равнодушно сообщил гонец, почесывая голую грудь. — Разбойнички пьяны были и не углядели, что я вынырнул и за корму их фелюги уцепился. Пока они там разбирались, я влез в лодку, которая болталась на причалке, обрезал веревку и пустился по волнам. Потом всяко случалось. Хорошо, в лодке весло нашлось, ну, я и греб помаленьку. Когда решил, что Крым позади, пристал к берегу. Уж больно пить хотелось. Да едва ноги от татар унес! Опять в море болтался, пока лодку о камни не разбило штормом. Шел пешком. Добыл коня, да он вскоре пал. Ну, дошел все-таки!
— М-да, — крякнул Паршин.
— И золото донес. — Макар похлопал себя по животу.
— Что золото, — махнул рукой Федор. — Сам живой! И дело сладил.
— А это еще поглядим, — слегка нахмурился гонец. — Пока тут все не решим, я домой не поеду.
— Кончай говорить загадками, — насторожился есаул, — выкладывай, что там у тебя за душой!
И Яровитов начал выкладывать. Слушая его, Паршин нервно покусывал кончик длинного уса и зло сверкал глазами. Что же получается: он тут вроде голый перед татарами? Как ни таись, а все быстро становится им известно. Несомненно, что от татар получают сведения турки, затаившиеся, как зверь в засаде, перед нападением на Азов, — в том, что они рано или поздно придут под стены крепости, есаул не сомневался.
Зачем Алтын-карге обманывать гонца, который принес ему вести о похищенном сыне? Значит, он не врал, когда сказал, что Макара ищут стражники Азис-мурзы. Конечно, они искали не определенного человека, а того, который ночью уплыл в Крым. Откуда начальник ханской стражи узнал об этом? Только от предателя, затаившегося здесь, в Азове. Услышав, что изменник выходит из крепости к татарскому разъезду, кочующему по степи, Федор еще больше помрачнел и опустил голову.
— Гнида, — процедил он сквозь стиснутые зубы. Лицо его закаменело, резко обозначились скулы, глаза почернели от гнева.
— Давить эту гниду нужно, — вздохнул Макар. — Найти — и к ногтю!
Есаул не ответил. Легко сказать: «Найти!» И так всю голову сломал, выискивая вражеского лазутчика, к каждому присматривался, чуть ли не обнюхивал, как собака, прислушивался к разговорам, а не нашел. Сам Федор постоянно у всех на виду, а предатель спрятался среди многих сотен людей, и попробуй вытащить его на белый свет. Он прекрасно понимает, какая участь его ждет, если попадется. Любого казака, завязавшего кривую дружбу с ордынцами, круг приговорит к лютой смерти! А умирать никому не хочется, даже гниде.