Дикое поле
Шрифт:
Кони неслись стрелой. Казаки, низко пригнувшись в седлах, рассыпались полумесяцем, концы которого были направлены в сторону уходивших от погони татар. Понимая, что их могут взять в кольцо, ордынцы не жалели лошадей: они и так замешкались, выбираясь из глубокой балки, и расстояние между ними и казаками не превышало версты. Мало-помалу оно сокращалось: медленно, почти незаметно для глаза, но сокращалось. Сейчас главное — приблизиться к ордынцам хотя бы на расстояние прицельного выстрела из ружья.
— Гей, гей! — кричали станичники.
Их уже захватил
Татары неслись сломя голову, стараясь оторваться. Каждая сажень, отвоеванная казаками, приближала ордынцев к смерти или плену, что зачастую было еще страшнее. Степняки боролись за жизнь с мужеством и отчаянием обреченных. Нет, и не может быть мира в Диком поле, краю вечных войн и набегов! Здесь один закон: либо ты, либо тебя!
Наум Васильев, жестоко нахлестывая коня, вырвался вперед и вскинул ружье. Сухо щелкнул выстрел. Последний из татар нелепо взмахнул руками и упал под копыта. Остальные, даже не оглянувшись, мчались к речке. Выбитый пулей из седла ордынец застыл, как уродливая кочка среди травы, и Федор понял, что этот враг уже никогда не уйдет.
— На переправе, залпом! — крикнул он казакам. Татарские лошади влетели в речку, подняв тучи брызг, сверкнувших в лучах солнца, как дорогие самоцветы. С тревожным ржанием, фыркая и храпя, пошли к противоположному берегу, но не смогли одолеть его с первой попытки: уж больно крут был косогор. И тут к реке подскакали казаки. Грохнул ружейный залп. С десяток татарских коней рухнули, придавив всадников и пятная прибрежные камни алой кровью. Несколько заводных лошадей оборвали поводья и шарахнулись в сторону. Бухнуло еще несколько выстрелов, и донцы, выхватив сабли, вошли в реку…
Через несколько минут все было кончено. Пятерых ордынцев захватили живыми, троих убили. У казаков был только один легкораненый — пуля задела плечо Наума Васильева.
— Где десятый? — Есаул подъехал к молодому ордынцу, которого держали два казака.
Татарин молчал. Его раскосые черные глаза горели злым огнем, на губах играла презрительная усмешка.
— Где десятый? — повторил Федор.
— Не понимаю, — отвернулся ордынец.
— Там, — Паршин показал плетью за реку, — лежит один. Здесь трое убитых и пять живых. Всего девять. У тебя был десяток! Где десятый?
— Не знаю, — буркнул десятник. — Ушел.
Казаки ловили разбежавшихся татарских лошадей, собирали оружие. Солнце давно перевалило за полдень, и есаул решил не тянуть. Вместе с пленными донцы переправились на пологий берег речки и остановились неподалеку от того места, где Наум застрелил первого татарина. Приволокли убитого. Пуля попала ему в спину, перебив хребет. Неудачника бросили рядом с телами других погибших степняков.
— Хочешь жить? — Федор подошел к безучастно сидевшему на земле десятнику. — Вызови из города того человека, который вам помогает.
— Мы не договоримся. — Лицо татарина стало непроницаемо равнодушным, как у каменной бабы на кургане.
— Жаль, — вздохнул есаул. — У меня нет времени уговаривать тебя. Кто хочет обменять свою жизнь на жизнь человека из города?
Он обвел глазами лица пленных. Под его взглядом они понуро опускали головы и отворачивались.
— Огня! — сердито хлопнув плетью по голенищу, приказал Паршин.
Казаки разложили костер, и вскоре загудело пламя. К белесому от зноя небу потянулась тонкая струйка невесомого дыма. В горячие угли сунули отобранный у одного из ордынцев длинный кинжал. Наблюдая за этими зловещими приготовлениями к пытке, пожилой татарин, сидевший за спиной десятника, изменился в лице и, брызгая слюной, закричал:
— Отдай им уруса! Пусть возьмут его жизнь вместо наших!
Десятник, не оборачиваясь, буркнул что-то непонятное, и пожилой татарин замолчал.
«Они опасаются друг друга, — догадался есаул. — Боятся, что если выдадут лазутчика, то окажутся заложниками того, кто смолчал».
— Ну-ка, растащите их, — велел Федор.
Татар быстро рассадили так, чтобы они не могли слышать, о чем говорят у костра.
— Боишься Азис-мурзы? — Паршин присел на корточки перед молодым десятником. — Он ничего не узнает.
— Ты не знаком с мурзой, — криво усмехнулся татарин и бросил на есаула быстрый взгляд.
— Твои люди никогда не вернутся в Крым, — глядя ему прямо в глаза, заверил Федор. — Ты всегда сможешь сказать, что предал кто-то из них, или свалить вину на убитых. Где твой десятый?
— Если я ничего не скажу, ты будешь меня пытать?
— Нет, — засмеялся есаул, — ты будешь смотреть, как пытают твоих людей. Кто первый сознается и согласится нам помочь, получит в награду жизнь и свободу. Ты увидишь все, но если кто-то откроет рот раньше тебя, не взыщи. Остальные мне будут уже не нужны.
— Они много не знают. — Татарин облизнул пересохшие губы. — Ты зря потратишь время.
— Значит, им придется умереть из-за твоего упрямства, — жестко ответил Федор. — Твой десятый ночевал в лодке?
Татарин побледнел, зажмурил глаза и застонал от бессильной злости.
— Наверняка Азис-мурза велел тебе опасаться шайтана Паршина. Так? Теперь ты встретился с ним. Я — Паршин.
Ордынец сжался, будто его хлестнули плетью, и начал раскачиваться из стороны в сторону, бормоча молитву.
— Ты молодой, здоровый, — продолжал есаул. — Зачем тебе расставаться с жизнью ради интересов мурзы? Отдай мне предателя — и получишь в обмен жизнь!
— Остальных убьешь? — Татарин открыл глаза и впился взглядом в лицо казака.
— Это мое дело. Но в Крым они не вернутся, — сухо ответил Федор.
— Поклянись, что отпустишь, — потребовал десятник.
— Христом Богом клянусь, — перекрестился есаул.
— Разожги дымный костер за курганом, — прохрипел татарин. — Ночью он выйдет из города и начнет выть степным волком. Надо идти на вой.