Диктатура сволочи
Шрифт:
Старичку было пора поработать над собственными похоронами: он был уж очень стар. И уж, конечно, ему не на что было дать взятку партайгеноссе Леснику, который охранял врата камеры изобразительных искусств.
Партайгеноссе Лесник, как я узнал несколько позже, был недоучившимся студентом какой-то художественной школы. Сейчас, сидя на высоком своем посту, он, надо полагать, поучал не одного старичка. И не его одного отсылал назад — по не совсем арийскому происхождению, по не совсем твердым познаниям в области гениальных мыслей фюрера, по не совсем твердо установленному отсутствию элементарного «вырождения» и по всяким другим, столь же веским поводам. Во всяком случае — какие-то немецкие художники должны были проходить через такое же социалистическое чистилище, какое проходил советский писатель П. Романов.
Московское чистилище показалось мне совершеннейшей, абсолютной бессмыслицей. Но если соответственное предприятие имеет и Берлин — то говорить о совершеннейшей бессмыслице было бы слегка легкомысленно. Повторяющиеся
Если НКВД в России и Гестапо в Германии призваны проводить физический террор, пятилетка в России и четырехлетка в Германии — экономический террор, то органы контроля над литературой и живописью проводят духовный террор. Они должны: а) запугать интеллигенцию и б) показать социалистической бюрократии ее власть над этой интеллигенцией. Они должны подчеркнуть грань, отделяющую победителей от побежденных, поднять у лумпенпролетария чувство самоуважения, — если здесь вообще можно говорить о каком бы то ни было уважении к чему бы то ни было. В соответствии с разной психологической структурой разных народов применяются несколько разные технические приемы: в Германии бюрократия нацеливается больше всего на взятку. В России каждый подонок больше всего хочет почувствовать свою власть, вот правительство и бросает ему обглоданную кость этой иллюзии: подонок чувствует себя участником власти, человеком, решающим судьбы, судьей в вещах, в которых он не понимает ни уха, ни рыла. На русском языке нет даже такого термина «Geltungstrieb» — стремления быть важным — тяга к некоему самоутверждению, но именно «воля к власти» выражена в русской массе гораздо выпуклее, чем в немецкой. И именно эту волю кое-как насыщают великие принципы кавалерийских налетов на литературу и рыбные промыслы. Да и не только они одни… Немецкой массе немецкий фюрер говорил прямо в лицо: ты — дура и все вы дураки, а единственный умный — это я. Русской массе ежедневно внушали чувство умственного превосходства над всем остальным миром — и русский фюрер есть только отражение бескрайней гениальности русского подонка. Легкая кавалерия не получала и не могла получить никакой взятки — ее вознаграждение оставалось, так сказать, в чисто духовной плоскости. Организация немецкой социалистической бюрократии была приноровлена главным образом, для взятки. Немецкая масса должна была повиноваться и уж никак не рассуждать. Русская масса имеет юридическое право забаллотировать товарища Сталина при любых выборах (попробуйте забаллотировать!). Советская пропаганда направлена на «революционную сознательность», немецкая — на казарменную дисциплину. Эти психологические оттенки почти не меняют структуры обоих социалистических правительств, но, мне кажется, что в конечном итоге, именно они играют решающую роль. Именно они в России вызвали и в Германии не вызвали гражданскую войну и всех тех последствий, которые были связаны и еще будут связаны с гражданской войной во всех ее разновидностях. «Масса» действует неодинаково — русская и германская. Неодинаково действуют и верхушки и отбросы этой массы — коронованные и некоронованные Романовы, коронованные и некоронованные Гогенцоллерны: совершенно невозможно представить себе русского великого князя в рядах коммунистической партии или германского «академикера» на фронте партизанской войны. Почти так же трудно представить себе русского лумпенпролетария, накапливающего награбленные деньги или немецкого, разбрасывающего награбленные кредитки в толпу завоеванного города — как делали русские красноармейцы с банковской наличностью Берлина.
Обе великие социалистические революции выросли на слишком уж разных территориях — географических и психологических. Но обе они были социалистическими. И для обеих их режим террора — физического, экономического и духовного — являлся основным условием их бытия, их побед и их гибели.
Разные разницы
Изобретателем современного социалистического строя обычно считают Ленина. Это не совсем верно — властители дум старой русской интеллигенции изобрели все это во второй половине прошлого столетия. Но Ленин украл их патенты: на единую партию и единого вождя (изобретение Лаврова), на режим террора (изобретение Михайловского), на колхозы (изобретение Чернышевского). Но Ленин умер в период отступления при «новой экономической политике», и деталей дальнейшего социалистического строительства он разработать не успел. Все дальнейшее принадлежит Троцкому: трудовые армии (в Германии «Арбайтс-динст»), поголовная милитаризация страны (в России — Осоавиахим, в Германии R.I.S.B.), борьба против интеллигенции, организация женщин и детей, профессиональных союзов и прочего в этом роде. Если бы в мире существовала хоть какая-нибудь справедливость, то в кабинете каждого немецкого партайгеноссе, рядом с портретом Адольфа Гитлера должен был бы красоваться портрет Льва (или Лейбы) Троцкого. В таком случае национал-социализм должен был бы оказаться, так сказать, «хальбюде» — полуевреем. Или, по крайней мере, в его духовных жилах оказалось бы по меньшей мере четверть
Сам Сталин не выдумал решительно ничего нового, — своих мыслей у него не было никогда. Их не было никогда и у Гитлера. «Мейн Кампф», при всей его трагической роли в истории Европы, — одна из самых бездарных книг нашего столетия. Никакими талантами не блещут и произведения Сталина. Если когда бы то ни было в политике существовало убийство с целью грабежа, то именно этим и прославился Сталин: он ликвидировал Троцкого и выпотрошил все его идейные карманы — до Днепростроя включительно. (Идея индустриализации вообще и Днепростроя в частности тоже принадлежала Троцкому: Сталин был тогда против: «строить Днепрострой — это значит отнять корову от мужика и на вырученные деньги купить ему граммофон». Это была сталинская формулировка.)
Потом Гитлер пытался совершить ограбление с целью убийства: спереть сталинскую социалистическую систему и с ее помощью зарезать Сталина. Знал или не знал Гитлер, что вся техника его антимарксистского и антисемитского режима целиком скопирована с марксиста Ленина и с еврея Троцкого? Был ли этот плагиат сознательным и обдуманным? Или одинаковые цели, чисто механически, вызвали одинаковость методов? Русские революционеры очень тщательно изучали и подвиги, и ошибки своих великих французских предшественников.
Изучал ли Гитлер стратегию и тактику Ленина-Сталина-Троцкого? К моменту прихода к власти Гитлера — советская система имела уже целых шестнадцать лет практического и кровавого опыта, советское ВЧК-ОГПУ работало уже целых шестнадцать лет! Создано ли Гестапо на основании уже проверенных методов ВЧК или творческий путь национал-социалистической тайной полиции был проделан независимо и самостоятельно? На этот вопрос у меня ответа нет. В германской социалистической литературе нет, — насколько я знаю, — никаких ссылок на предшествующий живой опыт русского социализма. Но ведь Освальд Шпенглер, списывая с Достоевского и с русских славянофилов, которых он не мог не знать, тоже ни одним словом не обмолвился о своих предшественниках. Литературный плагиат, если он не слишком груб — почти недоказуем. Как можно доказать его в политике?
Остается бесспорным: обе партии называли себя социалистическими и рабочими — и каждая из них отрицала право другой на это наименование. Обе партии выросли из одного и того же материнского ложа — и каждая из них обзывала другую подкидышем. Обе партии построили совершенно одинаковую систему управления — и каждая из них обзывала другую насильнической и кровавой. Остальные социалистические партии Европы до настоящей власти еще не доползли и они еще где-то по дороге. Их великое будущее еще пребывает в состоянии зародыша. Зародыш этот, вероятно, еще даст свои побеги, распустится пышным цветом виселиц и прочего. Других путей нет и у других социалистических партий. Уже и сейчас иудины лобзания медового месяца мировых социалистических съездов начинают терять в своей страстности. Уже и сейчас отношения между социалистическими партиями Блюма и Торреза во Франции, Пика и Шумахера — в Германии, с изумительной степенью точности повторяют отношения между меньшевиками и большевиками в царской России. Ножи еще спрятаны, ибо власти еще нет. Настоящая же социалистическая власть приходит не с парламентским большинством, не с национализацией кинопромышленности и даже не с захватом банков: она приходит с ликвидацией буржуазной (демократической, капиталистической, плутократической и вообще реакционной) полиции. Пока существует эта полиция — есть свобода слова и свобода сквернословия. Но нет свободы для ножа.
У Пика и у Торреза нож будет подлиннее. Но может быть и Блюм с Шумахером как-то изловчатся пырнуть своих противников первыми? Это сомнительно. Разными путями пролетарии всех стран идут в единственное место их окончательного объединения — на тот свет, не предусмотренный даже и Карлом Марксом.
Так, по разному пошли и пути двух величайших социалистических победителей в Европе — коммунистов и нацистов. Так, всякая река рождается из дождя и, в конечном счете, впадает в океан. Всякий социализм рождается из ненависти и впадает в могилу. Но по дороге он проходит разные места и делает разные излучины.
В случае с Россией и Германией иронические замашки истории кое-где приняли характер форменного издевательства. Русский социализм вырос из традиционного космополитизма русской интеллигенции и из традиции Империи, включающей в себя полтораста разных народностей. В сущности, космополитическим был и старый режим: царскими министрами были и поляки, и армяне, и немцы, и татары. Германский национал-социализм вырос из шовинистической традиции Пруссии, из национальной замкнутости прусского королевства, из того национального бахвальства, которое, может быть, является только отражением некоего комплекса неполноценности. Во всяком случае, в Германии Вильгельма I-го и II-го никак нельзя представить себе чеха премьер-министра или поляка министра иностранных дел. В России это было в порядке вещей.