Дилогия об изгоняющем дьявола
Шрифт:
— Отчего он умер? — спросил наконец лейтенант.
— От шока,— ответил Стедман.— И постепенного удушья.— Все уставились на него.— Ему вкололи сукцинил-холин. Десять миллиграммов на каждые пятьдесят фунтов вызывают немедленный паралич,— пояснил он.— В тело Кинтри ввели почти двадцать миллиграммов. После этого он не мог ни пошевелиться, ни крикнуть, а через минут десять не мог и дышать. Эта отрава парализует и дыхательную систему.
Наступила тишина, она словно внезапно упала на них и отрезала от всего остального мира: от погруженных в свои дела, галдящих за соседними столиками людей, от треска, стука и писка многочисленных включенных аппаратов. Киндерман слышал, что происходит вокруг, но звуки теперь казались ему какими-то
— И для чего он применяется? — прервал молчание следователь.— Этот... как вы его там называете?
— Сукцинилхолин.
— Да, Стедман, это словечко наверняка пришлось тебе по вкусу.
— В основном он применяется как мышечный релаксант,— разъяснил Стедман.— Его используют для анестезии. Например, при лечении электрошоком.
Киндерман кивнул.
— Да, и еще кое-что,— спохватился Стедман.— Это лекарство действует только в определенных количествах. Так что для достижения желаемого эффекта необходимо знать точную дозировку.
— Итак, это может быть врач,— вслух размышлял Киндерман.— Возможно, анестезиолог! Пока этого никто не знает. Во всяком случае, человек, весьма близкий к медицинским кругам, так? И у него есть доступ к лекарствам, в частности к этому. Кстати, а шприц на месте преступления не нашли? Или там обнаружили лишь ценнейшие улики вроде фантиков или пустых сигаретных пачек?
— Нет, шприца там не было,— вставил Райан.
— Ну да, разумеется,— вздохнул Киндерман.
Тщательное обследование места происшествия дало что дало. Правда, на деревянном молотке обнаружили дырки от гвоздей, но зато отпечатки пальцев оказались смазанными, а исследование окурков выявило лишь то, что куривший человек имел группу крови 0 — самую распространенную из всех. Киндерман заметил, что Стедман взглянул на часы.
— Стедман, иди домой,— приказал он.— И ты, Райан, тоже. Уходите. Валите отсюда. Разбредайтесь по своим домам и там обсуждайте евреев сколько душе заблагорассудится.
После короткого прощания Райан и Стедман покинули участок, и уже через пару минут думали лишь о вкусном обеде и горячем кофе.
Замерев у окна, Киндерман следил за тем, как они пытаются перейти забитую автомобилями улицу. Мыслями следователь вновь вернулся в суматоху полицейского участка. Он тут же услышал телефонные звонки, нетерпеливые выкрики своих коллег, но вдруг звуки опять будто по команде куда-то исчезли, словно растворились, и он остался с глазу на глаз с Аткинсом.
Сержант молча наблюдал, как Киндерман в задумчивости не спеша потягивает чай, затем пальцами достает ломтик лимона и, аккуратно выжав его, снова бросает в стаканчик.
— И эти газеты, Аткинс,— прервал молчание Киндерман и нахмурился.
Не мигая, сержант уставился на своего шефа.
— Лейтенант, тут скорее всего недоразумение. Я в этом почти уверен. Должно же быть какое-нибудь объяснение. Я завтра еще раз позвоню в отдел доставки и разузнаю.
Киндерман покачал головой и заглянул в стакан, с которым до сих пор никак не мог расстаться.
— Бесполезно. Ты ровным счетом ничего не узнаешь. И от этого мне становится как-то не по себе. Словно над нами решил позабавиться кто-то жуткий и беспощадный. Ты ничего не узнаешь, Аткинс.— Он отхлебнул еще один глоток, а потом пробормотал: — Сукцинилхолинхлорид. Одного этого уже достаточно.
— А что делать с той старушкой, лейтенант? — вспомнил Аткинс.— Никто не пытается разыскивать ее. На ее одежде не обнаружили пятен крови.
Киндерман посмотрел на Аткинса отсутствующим взглядом, затем, внезапно оживившись, заговорил:
— Ты что-нибудь слышал об охотящейся осе, Аткинс? Сразу вижу, тебе ничего не известно об этом. Да и вообще, мало кто об этом что-нибудь знает. Но оса проделывает невероятные вещи. Для начала обмолвлюсь, что продолжительность ее жизни всего два месяца. Немного.
— Ну, это инстинкт,— объявил Аткинс, заранее зная, что же хочет от него услышать Киндерман.
Тот просветлел:
— Аткинс, не произноси при мне слово «инстинкт», а я со своей стороны клянусь, что никогда не упомяну про «параметры». Ну что, по рукам?
— Ладно, а можно говорить «инстинктивно»?
— Нет, это тоже запрещается. Инстинкт... А что такое инстинкт? Разве слово само по себе что-то значит? Вот тебе кто-нибудь скажет, что сегодня над Кубой не взойдет солнце, а ты ответишь на это: «Подумаешь, значит, сегодня День-Невсхождения-над-Кубой-Солнца». Так? Ну и что? Разве этим ты что-нибудь объяснишь? Навешивая на какое-то явление ярлык, ты только скрываешь его тайную суть. Вот на меня, например, никакого впечатления не производят слова «сила притяжения». Ну ладно, об этом особый разговор. А пока что вновь возвратимся к охотящейся осе, Аткинс. Это удивительно. И это является частью моей теории.
— Вапхей теории касательно нашего дела? — оживился Аткинс.
— Не знаю. Вполне возможно. А может, и нет. Я просто рассуждаю. Нет, скорее всего, это другое дело, Аткинс. Нечто гораздо большее.— Следователь неопределенно махнул рукой.— Все ведь на этом свете взаимосвязано. А что касается той старушки, ты пока что...
Киндерман внезапно замолчал, а откуда-то издалека донеслись раскаты грома. Следователь уставился в окно. Первые капли дождя робко скользнули по стеклу. Аткинс заерзал на стуле.
— Так вот, эта старушка,— еле слышно продолжал Киндерман, и глаза его мечтательно закатились.— Она приведет нас к: самому сердцу тайны, Аткинс. Лично мне страшновато покуда следовать за ней. Честно.
Следователь замолчал, размышляя о чем-то про себя. Потом, внезапно смяв пустой стакан, швырнул его в корзину для бумаг, стоявшую рядом со столом. Стакан упал в нее с глухим стуком. Киндерман поднялся.
— Ну а теперь поспеши к своей возлюбленной, Аткинс. Жуйте жвачку, пейте лимонад и уплетайте ириски. Что же до меня, то я ухожу. Adieu[30].— Следователь продолжал стоять на месте, озираясь по сторонам.