Дин Рид: трагедия красного ковбоя
Шрифт:
В эти же дни с тем же оркестром Олега Шимановского и вокальным квартетом «Улыбка» Дин записал свой первый в Советском Союзе «живой» диск-гигант на студии грамзаписи «Мелодия». Предыдущий советский «лонг-плэй» Дина был полностью скомпонован из его архивных записей. И вот теперь дошла очередь до «живой» записи. Для «Мелодии» это было самым удобным способом: поскольку специальных денежных средств для вызова зарубежных музыкантов на записи у студии не было, она использовала именно гастрольное время.
Запись проходила в студии на улице Станкевича и оставила у всех присутствующих неизгладимое впечатление. К удивлению многих студийцев, Дин оказался настолько профессиональным музыкантом, что большинство песен записал с первого же дубля.
В тот день были записаны два десятка песен, из которых в диск будут включены тринадцать: «Мы – революционеры» (Дин Рид – испанский текст О. Гелдереса), «То, что я видел» (Дин Рид), «Пусть всегда будет солнце!» (А. Островский – Л. Ошанин), «Гуантанамера» (Хосе Марти), «Мы победим» (Пит Сигер), «Мы идем и поем» (Бардоти, Энрико, Вандре), «Аллилуйя» (народная мелодия – слова Дина Рида), «Элоиза» (Риан), «Я всегда все делал по-своему» (Пол Анка), «Сопротивление любви» (Голдсборо), «Нежно и тихо» (Калабресе), «Мутная Миссисипи» (Голдсборо), «Вчера, когда я был молодым» (Шарль Азнавур – Крэтцмер), «Это не дождь» (Панцери). Когда запись была готова, Дин поинтересовался планами выхода этого диска. Работники «Мелодии» сообщили ему, что пластинка планируется к выпуску на начало следующего года в двух вариантах: сначала выйдет миньон с четырьмя песнями, а следом уже и весь «гигант».
Руководитель восточногерманской спецслужбы «Штази» Эрих Мильке приехал в здание министерства около двух часов дня и, поднявшись к себе в кабинет на третьем этаже, попросил своего секретаря вызвать к нему одного из руководителей контрразведки – Нойберта. Однако дойдя до двери кабинета и открыв ее, Мильке застыл на пороге и, обращаясь к секретарю, уточнил:
– Пусть зайдет ко мне через пятнадцать минут.
В кабинете Мильке снял с себя китель и повесил его на вешалку в углу. Затем прошел в соседнюю комнату, предназначенную для отдыха, и достал из холодильника бутылку минеральной воды. Залпом осушив стакан, он опустился на диван и откинулся на его спинку. Поездка, из которой он только что вернулся, утомила его. Мильке шел 63-й год, из которых 24 года он возглавлял «Штази». Во всем социалистическом блоке не было ни одного руководителя спецслужб, кто столь долго находился бы у их руля. Мильке был единственный. Работу свою он любил, однако в последнее время стал сильно уставать.
Особенно много сил отняли у него события полугодовой давности, связанные с отставкой Первого секретаря ЦК СЕПГ Вальтера Ульбрихта. Тот перестал пользоваться доверием Брежнева, который надумал навести мосты между Москвой и Бонном, и был приговорен к смещению. На его место Брежнев наметил более молодого и энергичного Эриха Хонеккера, который курировал в Политбюро спецслужбы. Почти вся подготовка по смещению Ульбрихта с его поста легла на плечи ведомства Мильке. И шефу «Штази» пришлось постараться. Накануне майского 1971 года Пленума ЦК СЕПГ его люди провели ряд мероприятий по перетягиванию сторонников Ульбрихта на сторону Хонеккера. Потом дошла очередь и до самого Ульбрихта. Хонеккер лично навестил его на даче, приказав Мильке заблокировать с помощью агентов «Штази» все подходы к даче и лишить ее связи. В итоге, поняв, что предан всеми, Ульбрихт добровольно отрекся от власти.
Несмотря на то что после этого бескровного переворота отношения Мильке и Хонеккера еще больше окрепли, шеф «Штази» чувствовал себя вконец измотанным. Этот путч отнял у него слишком много сил и вновь заставил задуматься над превратностями судьбы: если в Москве кому-то придет в голову сместить и его, Хонеккер сделает это не задумываясь. Единственное, что могло хоть как-то успокоить Мильке, – это делать все от него зависящее, чтобы не давать лишних козырей своим недоброжелателям как здесь, так и в Москве. И сегодняшняя его поездка была из этого же ряда.
С утра Мильке побывал у Альберта Нордена, чтобы поделиться с ним информацией по весьма любопытному делу, которое взяло свое начало некоторое время назад. Речь шла о судьбе известного американского певца и борца за мир Дина Рида. Этого человека Норден и Мильке хорошо знали, причем первый знал гораздо ближе: он познакомился с ним еще в середине 60-х по линии Всемирного совета мира. Норден всегда отзывался о Риде весьма лестно и не раз говорил Мильке, что это большая удача – иметь такого сторонника марксистских идей среди западных деятелей искусства. То же самое Мильке доносили и его люди, в частности агент «Хорст», который на Западе был известен как западногерманский бизнесмен Генрих Вайс. Тот познакомился с Дином Ридом в Чили еще в начале 60-х, после чего имел с ним еще несколько встреч и тоже отзывался о нем как о весьма перспективном для коммунистического движения агенте влияния.
В Москве тоже ценили Дина Рида, однако с недавних пор тот заставил тамошних идеологов заволноваться. Те вдруг решили, что Рид начал всерьез задумываться над тем, чтобы сменить место жительства и осесть в Советском Союзе. Причин для этого у него было несколько: неудовлетворенность своим положением в Италии (его актерская карьера там пошла на спад, а друзья-коммунисты постепенно от него отвернулись), а также внезапно вспыхнувшая любовь к советской киноактрисе.
Между тем желание Дина Рида осесть в СССР было невыгодно советским властям с политической точки зрения: его деятельность как борца за мир была ценна именно тем, что он американский гражданин, а Советский Союз посещает исключительно как артист или общественный деятель. Но поскольку желание Дина Рида покинуть Италию с каждым днем могло становиться все сильнее (особенно после того, как его брак с первой женой превратился в обыкновенную формальность и вот-вот готов был развалиться официально), в Москве пришли к мнению, что в качестве места проживания ему можно выбрать одну из социалистических стран, в частности ГДР, с которой у Москвы были самые добросердечные отношения. Именно это и было доведено до сведения Нордена, когда он недавно летал в Москву. А тот, в свою очередь, поставил об этом в известность Мильке.
– Москву понять можно: если Рид переедет жить к ним, то его ценность как независимого борца за мир может заметно снизиться, – сказал Норден Мильке во время их первой встречи. – А сказать ему об этом прямо там не решаются: боятся обидеть.
– Может быть, у них на его счет есть какие-то подозрения по линии разведки? – предположил Мильке.
– Этого я не знаю, – покачал головой Норден. – И вообще, Эрих, эти сведения – прерогатива твоего департамента. Я же только знаю, что мы должны помочь Москве. Тем более что эта помощь играет нам только на руку. Дин Рид – фигура известная и может сослужить нашей стране хорошую службу.
Мильке понимал, о чем ведет речь Норден. Все годы своего существования восточногерманское руководство делало все от него зависящее, чтобы получить признание в мире. На рубеже 60-х эта политика стала приносить свои плоды: все больше стран стали поворачиваться лицом к ГДР. И любой человек, который мог привлечь к ГДР внимание как к стране, ориентированной на поиск взаимопонимания, был ценен для восточногерманского руководства. Дин Рид был как раз из числа таких людей. Кроме этого, он мог помочь и русским, поскольку представлял собой либеральное крыло американского истеблишмента, с которым советское руководство собиралось затеять детант, или разрядку.