Дина должна умереть
Шрифт:
Оскар Уайльд
– Я приготовил нам завтрак. Бутерброды с арахисовым маслом, как ты любишь.
– Хорошо. – Дина не обернулась. – Принеси мне, пожалуйста, еще сигарету, пачка на тумбочке.
– Ты же обещала бросать… – мягко произнес парень, приобняв девушку за талию.
Она сделала рукой движение, недвусмысленно свидетельствующее о желании высвободиться. Степа немедленно отпустил ее и, съежившись, пробормотал:
– Сейчас принесу.
Он вновь появился на балконе – тот, кому
В последнее время ему казалось, что она вовсе его не замечает. Это так удручало беднягу, что не умей он усилием воли выбрасывать мысли об этом из головы, придумывая любимой всевозможные оправдания, Степа мог бы сойти с ума. «Такой уж у нее характер – не привыкла демонстрировать эмоции», – говорил он себе. И тут был совершенно справедлив: если Дина говорила о чувствах, то сухо, скупо и по делу.
Ее поведение гармонировало с внешним обликом. Слегка угловатая фигура, почти полное отсутствие груди и довольно большой для девушки – сороковой – размер ноги (при не таком уж высоком росте). Спасти ситуацию могли бы женственный макияж, правильно подобранная одежда, каблуки и, конечно, длинные волосы. Однако Дина всем своим видом будто давала понять, что по достоинству оценила иронию природы на свой счет. Из одежды девушка носила исключительно свободные джинсы со свитерами, летом – с футболками (никогда – топы, юбки и шорты, не прикасалась она даже к обтягивающей одежде).
Прическа из иссиня-черных волос – короткая, под мальчика, часто уложенная небрежно или не уложенная вовсе. На лице ни при каких обстоятельствах не появлялся макияж. Если Дина чем-то и пользовалась, то только гигиенической помадой в суровые ветреные зимы. Элегантным туфлям предпочитала грубые ботинки, летом – кроссовки и кеды. При этом назвать девушку спортивной никто бы не решился – она ни разу не вставала на лыжи, плохо каталась на велосипеде, всю жизнь прогуливала физкультуру и, кроме того, с последних классов школы дымила как паровоз. Периодически «завязывала» по одной ей понятным причинам и так же внезапно начинала снова.
Дина была потрясающе начитанна и, обладая феноменальной памятью, сыпала цитатами. В поле ее зрения попадали и мемуары, и приключения, и экзотические романы восточных авторов, и сборники стихов… С презрением она отвергала только сентиментальную романистику («Чушь собачья»), современные детективы («Если авторы не Конан Дойл и не Агата Кристи, это пустая трата времени») и психологические книги («С какой стати я должна следовать советам этих доморощенных знатоков?»).
Противоположный пол Дина притягивала, даже не имея в своем арсенале женских уловок. В ней чувствовался так называемый стержень, что вызывало у парней уважение, граничащее с восхищением, а у слабых духом – и со страхом. В разговорах с интересными ей людьми Дина старалась докопаться до сути и, сама того не замечая, очаровывала своей нечувственной, грубоватой, но подлинной внимательностью к внутреннему миру собеседников. А вот романтические и интимные отношения волновали девушку мало. Лучшее, что она могла предложить парню, – дружба.
Среди друзей Дины лидировал вышеупомянутый Степа. Именно к нему она без объяснений заявилась накануне глубокой ночью, на его взволнованное «что стряслось??» ответила: «Ничего, сейчас покурю и приду», после чего ушла на балкон, вернулась в комнату, переоделась в его футболку, примостилась на всегда стоявшей наготове раскладушке и забылась глубоким сном. Потоптавшись возле любимой, лучший друг заботливо подоткнул ей одеяло. Желание обнять ее боролось в нем с осознанием необходимости от этого удержаться. В итоге Степа нашел в себе силы отойти от Дины, вернуться в свою постель и повернуться к стене, но глаз так и не сомкнул. Когда в окно заглянули первые лучи солнца, он снова повернулся к Дине и залюбовался тем, как нежный утренний свет озаряет ее спокойно-бледное лицо.
Она открыла глаза в десятом часу.
– Привет. Время подскажешь?
Он ответил и хотел добавить что-то вроде «ты прекрасна», но вовремя вспомнил, что комплименты для нее пустой звук, поскольку не несут информации, и промолчал. Степа еще мог бы начать расспрашивать Дину, что заставило ее приехать к нему глубокой ночью. Но, во-первых, это была ночь на субботу – Дина прекрасно знала, что на выходные Степа никаких важных дел не намечал. А во-вторых, с Диной действовал непреложный закон: если она сочтет нужным, ты все узнаешь, давить на нее бесполезно.
Поэтому он продолжал молчать – и смотреть на нее во все глаза. Потом Дина встала и направилась в ванную. Вернулась, переоделась в свое и пошла на балкон.
– Там минус пять. Может, тебе пальто принести? – спросил Степа, выглянув из кухни (он был в процессе приготовления завтрака).
– Нормально. Я в теплом свитере, – отозвалась она без всякого выражения и скрылась за балконной дверью.
В квартиру немедленно проник пронизывающий холод, и Степа, который сам в тот момент был одет в одни только спортивные штаны, снова с беспокойством подумал: «Как бы она не простудилась…». Утешало то, что курить на балконе (в том числе на его незастекленном балконе в мороз) Дина привыкла и простужалась крайне редко.
Потом Степу потянуло к ней со страшной силой – он отбросил нож, которым намазывал на хлеб ее любимое арахисовое масло, и, будто влекомый невидимым магнитом, поспешил к балкону, на ходу накидывая рубашку. Предлогом для появления стал приготовленный завтрак. Тогда Дина и попросила еще сигарету.
Перед тем как выполнить поручение, он обнял девушку – как-то робко, некрепко, скорее стыдливо, чем нежно. Метнулся за сигаретами, вернулся, снова оказался рядом.
Дина закурила – быстро, но без суетливости – и посмотрела на друга в упор.
– Не спал, – изрекла она скорее утвердительно, чем вопросительно.
– С чего ты решила? – Он улыбнулся.
– Удивление на грани испуга… – произнесла Дина что-то совершенно непонятное – все же Степа смутно почувствовал, что это цитата, и переспросил:
– Чья фраза?
– Потом расскажу. Ты бы сам что-нибудь накинул, холодно.
Он снова расплылся в улыбке. Она заботится о нем.
– Да ладно. Не беспокойся.
«Похоронив» сигарету в пепельнице, которую Степа держал, как и многие другие предметы в квартире, специально для Дины, она спросила: