Дина

Салах Алайна

24

Несмотря на то, что решение об увольнении в моей голове приравнялось к спасению от неизбежной гибели, реализовать его оказалось сложнее, чем я представляла. Дело, конечно, в Кокорине. Своего непосредственного шефа я успела полюбить всем сердцем, и лишь оказавшись перед его столом, вдруг осознала, каким ударом станет для него мой уход.

— Извините, что беспокою вне очереди, Игорь Станиславович, — пытаюсь шутить я, сжимая в руке заявление. — Просто дело не требует отлагательств.

Продолжая смотреть в монитор, Кокорин задумчиво

покачивает головой и делает неопределенное движение пальцами, означающее: «Присаживайся пока, сейчас закончу и поговорим». Я придвигаю стул и сажусь на краешек. Вальяжно развалиться в нем, как раньше, кажется неправильным. Взгляд машинально скользит по стенам, задерживается на чашке кофе, стоящей перед Кокориным, любуется его стильной роговой оправой, лежащей рядом. В груди неожиданно затягивается узел, такой тугой и тоскливый, что хочется скомкать этот злосчастный кусок бумаги, именуемый заявлением на увольнение, и вернуться на свое рабочее место. Надо быть честной: Игоря Станиславовича я подвела. Сотрудница, чьими мозгами он всегда открыто восхищался, запоролась на самой банальной вещи: завела роман на рабочем месте и, не вывезя душевных страданий, решила сбежать. Надеюсь, он когда-нибудь меня за это простит.

— Слушаю тебя, Дина, — наконец, говорит он, водружая на переносицу свои модные очки. — Чем обязан такой внезапной спешке? Вижу, ты сегодня даже без кофе?

От его приятельско-шутливого тона мне становится еще хуже. Так и не сумев выдавить из себя улыбку, я молча кладу листок на стол и стискиваю колени. У меня нет другого выхода. Работа работой, но я должна думать о себе.

Кокорин берет в руки заявление, пробегается по нему глазами и удивленно смотрит на меня.

— Что случилось?

Да, это не Камиль, который новость о моем уходе встретил с каменным лицом. Игорю Станиславовичу, в отличие от него, есть до меня дело.

— Я так решила. — Я пытаюсь звучать твердо, но голос проваливается на две октавы вниз.

— Я понял, что решила. А что случилось, можешь объяснить?

Я была не готова к расспросам, а потому со мной творится что-то странное: лицо начинает пытать, в горле першит, а глаза намокают.

Опустив голову, мотаю головой. Господи, да что со мной такое? Еще не хватало разреветься.

— Дина…

— Игорь Станиславович, — умоляюще шепчу я, уставившись себе в колени. — Пожалуйста, не спрашивайте. Мне так нужно… Простите, что подвожу, но другого выхода я для себя не вижу.

Повисает пауза, которая через несколько секунд сменяется характерным росчерком авторучки.

Кокорин подписывает мое заявление. И даже отработать две недели не просит. Просто желает удачи и говорит, что его кабинет всегда открыт на тот случай, если я захочу заехать в гости и выпить кофе.

С Дилярой тоже выходит непросто. Услышав новость о том, что кабинет вновь находится в ее самоличном распоряжении, она вдруг вскакивает из-за стола и со слезами кидается мне на шею, бормоча слова извинения и что-то о том, как сильно она будет скучать. На этот раз у меня получается по настоящему улыбнуться и даже ее обнять. Хорошая она все-таки девчонка. Хоть и редкая плакса.

Домой я приезжаю выжатая как лимон, но полностью примирившаяся с идеей о новой жизни. Покопавшись в шкафах кухонного гарнитура, нахожу там початую бутылку мерло, оставшуюся со времен моего двухмесячного затворничества, и делаю пару глотков прямо из горла. Затем, напомнив себе о том, что я как-никак все еще леди, достаю бокал и нарезаю остатки камамбера. Интересно, тот навязчивый мужик еще не распрощался с идеей заполучить меня в свое маркетинговое рабство? К нему-то Камиль точно не сунется.

Потом я неожиданно вспоминаю о Таисии. Не хотелось бы, что наша дружба омрачилась фактом того, что я подвела ее мужа, покинув очередной его проект. Кто же виноват, что Булат продает доли в бизнесе направо и налево? Да что уж теперь. Назад пути все равно нет.

Мазнув пальцем по экрану телефона, я машинально просматриваю обновления, а вернее, их отсутствие. Нет ни новых звонков, ни сообщений.

Усмехнувшись, я переворачиваю мобильный экраном вниз и неожиданно для себя всхлипываю. Звук выходит тонким и жалобным, словно мяуканье котенка.

Ничего, Дин, — бормочу я себе под нос, вытирая слезы. — Сегодня можно. Это ведь конец целой эпохи. Завтра начнется новая жизнь.

Дверной звонок, раздавшийся к тому моменту, как я допиваю второй бокал, поначалу воспринимается как галлюцинация. Лишь после того, как он повторяется, раздражающе ввинчиваясь в мозг, мне приходится встать. Я ощущаю странную досаду. Сегодняшним вечером я решила предаваться жалости к себе, и появление третьих лиц этому процессу только мешает.

Не взглянув в глазок, я резко распахиваю дверь и ошарашенно разглядываю нежданного посетителя. Им оказывается Камиль.

— И что ты, блядь, делаешь? — раздраженно выплевывает он, глядя на меня в упор. — Куда на этот раз сбегаешь?

25

Сложно подобрать слова, способные описать то, что я чувствую в этот момент. Меня словно обухом по голове огрели. Не знаю, кого я ожидала увидеть за дверью, но точно не Камиля. Даже несмотря на то, что возможный список моих посетителей по-прежнему невелик: курьер из доставки, мама с сестрой, он и Ильдар.

К счастью, на смену неверию и растерянности быстро приходит неконтролируемая злость. Кто дал ему право задавать мне такие вопросы, да еще таким тоном? Он даже не мой работодатель. Он для меня вообще никто.

— Что тебе здесь нужно? — сиплю я, с силой сдавливая дверную ручку. — У меня не проходной двор, и я больше не принимаю гостей без предупреждения.

Такой прием явно не приходится Камилю по нраву, судя по тому, как дергается его челюсть.

— Я не в гости приехал.

— Тогда в твоих интересах поскорее убрать свою руку, пока я ее не прищемила, — чеканю я и, чтобы не быть голословной, наваливаюсь грудью на дверь, демонстрируя намерение ее захлопнуть.

Не была бы я так зла, могла бы восхититься той быстротой, с которой Камиль проталкивает плечо в сокращающийся зазор, оттесняя меня в сторону.