Динамит пахнет ладаном
Шрифт:
Захар тоже опустил взгляд и увидел пятна засохшей крови. А еще он увидел, что под брюками прятались очень дорогие сапоги. В чем — в чем, а в сапогах Гурский разбирался. По одной только выделке носка он мог сказать, что стариковские сапоги стоят не меньше двадцати долларов. Он не успел сделать никаких выводов, потому что старик взмахнул тростью, и Захара словно молнией поразило. «Чугунная она у него, что ли», — только и успел он подумать, оседая на землю.
Очнулся Захар от грома выстрелов. Разлепив глаза, он увидел рядом с собой Сэма. Тот пригнулся за каменное ограждение набережной, и, выставив руку, палил куда-то,
Захар приподнялся и увидел, как старик, стоя в баркасе, отталкивается веслом от берега.
Гурский вытянул кольт из-за пояса и чуть не выронил его. Руки дрожали, пальцы с трудом удерживали тяжелый револьвер. Положив ствол на парапет, Захар выстрелил в сторону баркаса. Искры из-под бойка укололи лицо, потому что он не выпрямил руку.
— Стреляйте! — заорал он, пытаясь встать. — Все стреляйте!
Билли сидел на земле, держась за голову, из-под пальцев блестела кровь. Двое других помощников, прячась за ограждением, палили в старика. Пули вскидывали фонтанчики песка на берегу, не долетая до баркаса. Старик вдруг вытянул руку с револьвером, мелькнула вспышка, и пуля звонко ударила о парапет. Помощники Захара дружно кинулись наземь, прикрывая головы руками.
Гурский разозлился и прицелился тщательнее. Выстрелил — и старик повалился на дно баркаса. Еще выстрел, еще! Он видел сквозь туман, как на дощатом борту лодки появляются светлые полоски пробоин. Старика больше не было видно. Баркас, кружась, уходил вниз по течению, и скоро превратился в мутное пятно среди туманной мглы.
— Завалил ты его! Завалил! — вопил Сэм, хватая Захара за плечо. — Ну, Зак! Дай ему еще!
И Захар, быстро вставив новые патроны, послал вдогонку баркасу еще шесть раскаленных гостинцев, и каждая пуля попала в цель, он был в этом убежден.
Силы мгновенно вернулись к нему. Он встал, вогнал кольт в кобуру и оглянулся. Рядом стоял шериф.
— Мистер Бакстер, в вашем городе найдется лодка? Надо бы вернуть баркас. И посмотреть, кто там.
— Я и так знаю, кто там. Кто же там может быть, кроме покойника, нашпигованного пулями?
18. Еще раз убиты
Сюртук и сапоги тянули его ко дну, и он с трудом избавился от их тяжести. Сапоги пришлось полоснуть ножом — он и на суше-то вечно мучался, стаскивая их, а уж под водой чикаться не стал. Вспорол голенища, и сапоги сами ушли вниз, как два булыжника.
Он понимал, что ранен, но не знал — куда. Боли не ощущал, руки-ноги ему повиновались, и он плыл под водой сколько мог, пока не схватился руками за корни, торчащие из илистого дна. Глянул вверх и увидел — будто сквозь мутное дрожащее зеркало — песчаный откос. «Здесь не заметят, — подумалось ему, — а заметят, так невелика беда. Двум смертям не бывать, одной не миновать». И все же он всплыл осторожно, стараясь не выдать себя всплеском. Немного отдышался и снова нырнул, под водой пробираясь вдоль берега, уходя все дальше и дальше против течения. Они начнут его искать ниже, гораздо ниже, и начнут нескоро. Сначала попытаются выловить баркас, потом будут чесать затылки и оглядываться. Увидят кровь в лодке и станут обшаривать берег в поисках тела. А тело — вот оно, скребется по песчаному дну… Песок? Значит, скоро отмель. А за ней камыши, там можно будет отсидеться…
Нет, не отсидишься. Он уже чувствовал, как ледяная вода сковывает движения. Горячка боя прошла, навалилась усталость, и лишняя минута в воде могла оказаться последней минутой жизни.
На излучине течение было сильнее, и он с трудом выгребал против него. Оглядываясь, бросал короткий взгляд на берег — но преследования не замечал.
Ладони зачерпнули песок, и колени ударились о дно. Отмель. Ее надо обогнуть. Но справится ли он с течением? И там, на середине реки, тумана почти не осталось. Его заметят, когда он выплывет на середину. Могут увидеть, если только станут смотреть в эту сторону. Но если он не поплывет в обход, а станет переползать напрямик через отмель, вот тогда-то его точно увидят!
Он не знал, что делать. Странное безразличие охватило капитана Орлова. Он вдруг представил, как хорошо было бы лечь на спину и отдаться течению, глядя в небо, в эти волнистые облака, за которыми едва просвечивает раскаленный кружок солнца…
На берег. Надо выбираться на берег. Но как? Глинистый откос высился над ним, почти отвесный, с длинными голыми ветвями, свисающими почти до самой реки.
Орлов встал на колени, по пояс высунувшись из воды. Выхватил нож и, раздвинув ветви, провел им по стенке откоса. Клинок вошел в плотный грунт, как в масло. «Нора, мне нужна нора», — подумал он. И принялся с лихорадочной скоростью рыхлить землю перед собой и выбрасывать ее в воду.
Он вгрызался в откос, пока не почувствовал, что силы оставляют его. Последним усилием он забрался в неглубокую нишу, свернулся в ней калачиком — и ветви сомкнулись за ним…
Ему показалось, что не прошло и минуты. Но, когда он очнулся, за ветвями уже не было видно реки. Там было черным-черно, как бывает только в глухую ноябрьскую ночь.
В первое мгновение, открыв глаза и наткнувшись на черноту вокруг, он подумал, что умер.
Но мертвых не знобит, а Орлова трясло от холода. Страшно хотелось пить. Голова раскалывалась от боли. Что еще? Кажется, что-то с ногой. Может быть, просто затекла? Слишком долго лежал на одном боку?
Он пошевелился и понял, что ранен в бедро. Похоже на касательный удар. Кость не задета, иначе он бы сейчас орал благим матом. Надо бы кровь остановить. Но она, вроде, сама перестала вытекать из раны.
Он попытался повернуться на спину, но при первом же движении земля под ним стала осыпаться. Орлов ухватился за ветви, чтобы не свалиться в реку, а земля все продолжала обваливаться под ним, и в конце концов ему пришлось опустить ноги и сойти в воду.
Где-то вверху глухо бренчали голые ветви, качаясь под ветром. На черном зеркале реки дрожащей цепочкой огней отражались фонари набережной. «Отмель! — вспомнил он. — Я рядом с отмелью. А к ней с берега ведет тропинка. Там, на отмели, летом купаются мальчишки. Да, там обязательно должна быть какая-то дорожка наверх».
Вспомнив про лето, он сразу почувствовал себя лучше. Ведь он — дома. Он тут не пропадет. Здесь ему знаком каждый уголок, и каждый куст, и каждое дерево на берегу готово протянуть ему ветви, чтобы он вцепился в них и поднимался наверх.
Он выбрался на дорогу и остановился, пошатываясь.
Его дом белел в темноте, и до него было не больше сотни шагов.
— Обложили, — пробормотал он одеревеневшими губами, и побрел прочь от своего дома, скрываясь за деревьями.