Динка прощается с детством
Шрифт:
— Ну ничего, все-таки я ему показала, что я взрослый человек и смеяться над собой не позволю! — утешает себя Динка, подъезжая к хутору.
А Мышка давно уже стоит на крыльце и смотрит на дорогу. Завидев ее, Динка моментально забывает свою встречу с паном и весело машет письмом.
— От Васи! От Васи! — кричит она.
— А от мамы? — подбегая, спрашивает Мышка.
— От мамы ничего нет!
Мышка читала Васино письмо долго и внимательно. Динка, стоя около стола, пила молоко и, закусывая его горбушкой хлеба, нетерпеливо поглядывала на сестру. Наконец Мышка опустила на колени письмо и озабоченно сказала:
— Не сносить ему головы. С одной стороны, война, передовые позиции, а с другой… — Она протянула Динке письмо: — На, читай.
Письмо было написано так, как было заранее условлено, и сестры читали его между строк. После первых приветов маме, Динке, Лене и Ефиму с Марьяной и после нежного обращения к Мышке, которую Вася называл «утешительницей скорбящих», шло невинное с виду описание природы.
«Земля здесь богатая, — писал Вася, — колосья растут и поднимаются с каждым днем. Правда, кое-где они так прибиты и затоптаны, что их трудно вытащить из грязи, но в основном обещается хороший урожай. Так едешь по полю, ширится земля, впереди блестит солнце, и никому не хочется умирать. Но на войне как на войне, можно нарваться и на врага, так уже случалось не раз. Не со мной, но на моих глазах… Что поделаешь, солдат есть солдат.»
Динка задумалась.
— «Колосья растут и поднимаются с каждым днем», — повторила она. — Так надо радоваться! Ведь это значит, что солдаты становятся с каждым днем сознательнее. А что Вася рискует, так это мы всегда знали!
— Вася проводит с солдатами беседы, он может неосторожно увлечься. А ты думаешь, на фронте мало шпиков и провокаторов? — волнуясь, сказала Мышка.
— Ну, Вася стреляный волк, он не попадется, — с уверенностью сказала Динка.
В комнату заглянул Ефим. Он с укором посмотрел на Динку:
— На что это Приму прогонялы на станцию? Зараз Мышку везти, а лошадь вся потная!
— Я сейчас оботру ее, Ефим! — вскочила Динка.
Ефим присел на краешке стула.
— Ну, что маты пишуть?
— Это от Васи, от мамы ничего нет.
— Ну, значит, не время. Тут волноваться нечего. А Вася как?
— У Васи пока все хорошо. Конечно, попадаются всякие люди, но в большинстве своем народ сознательный, — тихо пояснила Мышка.
— Солдат — это не темный мужик, а Вася хлопец самостоятельный, разумный, он все разъяснит в лучшем виде. Ну, а война, она и есть война, что ж теперь загодя убиваться, — ласково сказал Ефим, поднимаясь. — Ну, поехали, бо вже не рано, надо на поезд поспешать, а вечером опять лошадь гнать на станцию, ей и попастись некогда.
— Так, может, я не приеду сегодня, заночую в госпитале, а то мне утром снова на дежурство, — глядя на сестру, заколебалась Мышка.
— Ну, в госпитале какое спанье, уж лучше я выеду за вами, хоть и поздно.
— Да что вы, Ефим! Пусть ночует в госпитале, там есть дежурка для сестер, а здесь и спать некогда. Приедет часов в одиннадцать, а в шесть опять ехать, вмешалась Динка.
— Конечно, я останусь сегодня. А ты не будешь бояться одна? — спросила Мышка.
— А кто ее тут тронет? Да я могу и Марьяну прислать, або сам тут на терраске пересплю. Ночи теперь теплые, мы с Марьяной все время на дворе спим! — успокоил Мышку Ефим.
Но Динке не хотелось, чтоб кто-нибудь ночевал, она рассчитывала рано-рано уехать в город на поиски Иоськи и потому поспешно сказала:
— Ко мне Федорка придет, мы с ней давно не виделись, она переночует здесь.
— Ну вот, — усмехнулся Ефим. — У них с Федоркой на всю ночь хватит секретов, а вы, Анджила, уезжайте спокойненько, у вас дело трудное, надо и себя пожалеть.
Проводив сестру, Динка хотела пойти к Марьяне, хоть поздороваться с ней, обижается, верно, Марьяна… Но, постояв на крыльце, раздумала и, махнув рукой, уселась на перила.
«Хватит мне на сегодня всякой сутолоки. Еще придет Федорка, надо с ней что-нибудь придумать… А потом, когда уйдет Федорка, надо спокойно решить, куда ехать завтра на поиски Иоськи. Ведь уже столько времени прошло с тех пор, как я обещала Катре… Но как было вырваться?» — словно оправдываясь перед кем-то, думала Динка.
Глава двенадцатая
ФЕДОРКИНЫ ЗАБОТЫ
Федорка пришла с каким-то свертком под мышкой.
— На тебе твою рубашку, — сказала она как ни в чем не бывало.
— Какую рубашку?
— А тую, что мы с тобой три года вышивали! — зареготала Федорка.
На щеках ее, как всегда, прыгали веселые ямочки, косы были уложены на голове аккуратным веночком. Слез уже не было и в помине. Динке даже стало досадно, что она беспокоилась за нее.
«А ведь так часто бывает в жизни; человек за кого-то беспокоится, переживает за него, думает, как он, чем ему помочь, а тот уже все забыл и является как ни в чем не бывало, да еще иногда и удивляется, что за него беспокоились», — с досадой думает Динка, глядя, как Федорка, весело усмехаясь, разворачивает сверток. Но досада Динки быстро проходит.
— Ах, рубашка! Вышитая рубашка! — в восторге кричит она. — Уже готова? Совсем готова!
— Только сегодня маты дошила! — сообщает довольная Федорка.
Украинская рубашка из беленого полотна ярко вышита черными и красными нитками. Присобранный у плеча рукав промережен, по нему рассыпаны искусно вышитые крестиком «квитки» и ластики, по вороту вьется черно-красная строчка.
— Где мой герсет? Сейчас я наряжусь, Федорка, ищи герсет! Выкидай, выкидай все из комода! Потом соберем! — торопится Динка.
В прошлом году деревенский портной сшил ей синий бархатный герсет, выткал его серебряными цветами. Куплены были и намисто на шею, и даже мочки ушей решительно проткнула себе Динка, натерев их солью, вдела в них сережки и неделю ходила с распухшими ушами. Но рубашка была не готова, и надеть украинский костюм во всей его красе так и не пришлось.
— Ты ж чого тут напутала! Я целую неделю порола, як ты поехала… рассказывает Федорка.
Но Динка уже натягивает на себя рубашку, вытаскивает из кучи прошлогодних платьев свой герсет, надевает на шею бусы.