Динка прощается с детством
Шрифт:
— Эге, с паном! Тут всеми делами Павло заправляе! А пану что? Он сегодня здесь, а завтра в городе! А осенью и вовсе за границу поедет!
— За границу? Так надо скорей, хотя до осени еще далеко, — задумчиво сказала Динка.
Марьяна махнула рукой.
— Да ничего с этого не выйдет! Я ж казала бабам на селе, да они и сами знают, что Павлуха моего Ефима даже и на порог до пана не допустит, так нет, прибегли до нас, плачут… Что делать, у многих на войне мужей поубивали, остались солдатки с детьми… Ни коровки, ни конячки, пустые горшки на колышках, — пригорюнившись, вздохнула Марьяна.
— Но как же так? Надо идти прямо к пану, — заволновалась Динка.
— Да я ж тоби кажу, что Павлуха зверь, не допустит. Он на моего Ефима дуже злой из-за той дивчины, что утопилась. Бо кто ж ее и погубил, как не Павло? А Ефим все то дело знал да и сказал пану… Так с той поры моего Ефима даже и на работу в экономию не берут.
— Как? Значит, это правда, что ту дивчину погубил Павлуха? Может, она не сама утопилась? — испуганно спросила Динка.
— Да сама-то сама… Только тут такое дело вышло. Павлуха давно от нее избавиться хотел: боялся, женится пан, а Маринка — так ту дивчину звали — и прогонит его, Павло значит… Бо все люди на селе ненавидят Павлуху.
Динка согласно кивнула головой. Она уже слышала кое-что от Федорки, но ей хочется знать, как это было. Марьяна вытерла двумя пальцами рот и понизила голос:
— Ну, вот один раз, как поехал пан в город, на два дня — билеты, что ли, схлопотать за границу, — хотел и Маринку с собой взять, учить, что ли думал ее там. Голос у ней был дуже хороший. Як той соловейка пела… Аж за душу хватала. Красиво-красиво пела…
Глаза Марьяны увлажнились слезой, но Динка нетерпеливо прервала ее:
— Ну? Ну?
— Ну, дак как поехал пан, так Павлуха пришел к ней. А она уж с полгода в усадьбе жила, и как раз летом это дело вышло. Ну, пришел и говорит: «Велел тебе пан обратно на село идти до своей матки, бо пан жениться поехал, а тебе в награждение корову даст…» Ну, вот так и сказал. А мой Ефим на ту пору в садике у пана дорожки чистил. Только видит он, выбежала Маринка на террасу и лица на ней нет, белая, как моя рубашка. «Брешешь ты, кричит, поганый пес! Брешешь!..»
А Павло ей опять те же слова повторяет… И тут как вскинется она, да как побежит… А мой Ефим и вступился: «Какое ты, говорит, имеешь полное право, Павло, такие слова ей говорить? То, говорит, дело пана, а не твое, если уж правда, что пан женится!»
Ну, обозлился Павло, хвать у него грабли.
«Геть, кричит, отсюда, а то на месте прибью! И смотри, чтобы пану не докладался, а то и костей не соберешь!» Ну, а мой Ефим, сама знаешь, он если за правду, так и черта не побоится, хоть режь его на куски!
Марьяна горестно покачала головой.
— Ну конечно, утопилась с горя Маринка…
— А Ефим? Сказал он пану? — лихорадочно допрашивала Динка.
Марьяна горько улыбнулась.
— Сказал, конечно, на свою голову… Не поверил ему пан. Над гробом Маринки поклялся Павлуха, что даже и разговору такого не было… Вот с той поры не берет Павло Ефима в экономию на работу, да везде и гадит ему как может. Хорошо, мы тут живем, не на панской земле, а то и вовсе житья бы не было. А за Павлухой и Матюшкины на Ефима взъелись, ведь они с Павлухой родня: Семен Матюшкин да Федор родную сестру за Павлуху отдали. Вот и думай теперь, как эти Ефиму об коровах хлопотать, к кому он пойдет? — вздохнула Марьяна. — А бабам что говори, что не говори: верят одному Ефиму, плачут — пойди да пойди…
Динка медленно провела рукой по лбу и закрыла глаза.
— Ах боже мой, боже мой… — тихо пробормотала она, все еще думая об утопившейся дивчине. — Сколько же на свете подлых людей!
Марьяна испуганно охнула, прижала к себе Динкину голову.
— От дурная я! От же дурна! Напугала тебя! Да то уж давнее время, ты не переживай, голубка. Что тут делать, кому какая судьба выпадет…
Но Динка уже пришла в себя, имена братьев Матюшкиных, случайно брошенные Марьяной, напомнили ей об Иоське.
— Марьяна! — быстро сказала она. — Ты слышала что-нибудь о Матюшкиных?
— Да этих богатеев в селе и без Матюшкиных хватает! И все им с рук сходит. А уж эти братья особо вредные! Хотя бы их нечистая сила взяла! — перекрестилась Марьяна.
— Слушай, Марьяна! Ведь это они убили Якова?
Марьяна испуганно оглянулась.
— А ты откуда знаешь? Не велели ваши тебе говорить…
— Я знаю. И про Иоську знаю — Иоську тоже они убили! Слышала ты про это?
— Якого Иоську? — сморщила лоб Марьяна.
— Да сынишку Якова, Иоську!
Марьяна всплеснула руками.
— Ах боже мой! Дите, совсем дите! Дак это не иначе как Матюшкины! Ну звери! Как есть звери! Да как же это он попался им, ведь его бабы в Киев свезли, — запричитала Марьяна.
Но Динка нетерпеливо перебила ее:
— Слышала ты об этом?
— Об Иоське? Нет, не было такого слуху. Ах они звери! Ну вот помяни мое слово, придушит их упокойник. Только они в тот лес ни ногой! Скрипки боятся…
— Да какая там скрипка! Это все бабьи выдумки!
— Э, нет, голубка моя! Мне и Ефим так говорил: брешут да брешут люди! А тут как поехали мы с ним на мельницу да как послушали своими ушами, так и примолк!
— Своими ушами? Скрипку? — недоверчиво переспросила Динка. — Да, может, это филин кричал или еще какая птица?
— Да что ты! На разные голоса-то филин? Скрипка это, и все! Убийцу своего Яков зазывает.
— Ты сама слышала, Марьяна? — дрогнувшим голосом спросила Динка. Перед ее глазами снова встал портрет Катрн.
— Ну, а як же? И я, и Ефим! Вот хоть у него спроси! Нет, что правда, то правда, не к ночи будь сказано! — быстро перекрестилась Марьяна.
— Ночью? В котором часу? — думая о своем, нетерпеливо тронула ее за рукав Динка.
— Известно, ночью… Днем-то не слыхать вроде. И мы с Ефимом ехали после полуночи. — Марьяна хотела еще что-то сказать, но Динка перебила ее:
— Где Прима?
— Да здесь где-то, на лугу пасется. Я уж говорила Ефиму; на що траву топтать? Трава нынешний год сочная, густая.
— Ну ладно! Иди домой, Марьяна! Я, как стемнеет, спать лягу. И Ефиму меня сторожить нечего! Лягу да усну! Ночь короткая…