Динка прощается с детством
Шрифт:
Не пошел с ней Иоська… А она из-за него столько хватила горя: искала его на базаре, плакала, ехала ночью в лесу, да еще получила такой удар по голове и теперь валяется без сил. За что ударил ее Цыган? Ведь мог бы убить! И грозился еще… Конечно, он перед ребятами хорохорится, а вообще жуткий человек, и улыбка у него какая-то волчья, и глаза как у хищника. И ругается он, как последний босяк, ни одного слова без ругани. Динка с отвращением вспоминает грубый голос Цыгана, но в этих воспоминаниях вдруг проскальзывает неожиданное мягкое выражение его лица, смущение, не свойственное ему, даже доброта… И как это он сказал? «Ты нас днем не найдешь: мы живем, как кроты, в земле». Где же они живут? В первый свой приезд она хорошо разглядела хату, там не было никаких признаков жилья… Динка потрогала голову и тихонько застонала.
«Черт с ними, пусть живут где хотят! Я не пойду туда больше, видеть не могу этого черного Жука! Тем более, что Иоська жив… Я исполнила свое обещание, нашла его!.. Но как нашла? Среди босяков, базарных воришек, а может, еще и хуже… — Динка вспомнила Катрю и снова заволновалась. — Конечно, если по-настоящему честно выполнить свое обещание, то я должна бы вырвать у этого Жука мальчишку, учить его, воспитывать. Но кого я могу воспитывать? Я сама-то никак не воспитаюсь как следует. А сколько со мной мучилась мама… Да и станет ли меня слушаться Иоська? А ведь я была однажды учительницей, — вдруг вспомнила Динка и, придерживая рукой больную голову, засмеялась. — Сколько мне было тогда лет? Одиннадцать? Двенадцать? Леня был уже в седьмом классе, кажется».
Динка вспомнила, как мама каждый день выдавала им, всем троим, и Лене по три копейки на завтрак в гимназии. Эти копейки Леня никогда не тратил на себя, а в субботу, собрав их за неделю, выдавал Динке. Она называла это «получкой» и тайну этих получек строго хранила от всех, хорошо понимая, что если узнает мама или хотя бы Мышка, то ей не поздоровится. Динка была отчаянной лакомкой и очень любила угощать своих подруг. Каждую субботу, получив от Лени «получку», она приглашала двух-трех девочек в кондитерскую Клименко, которая славилась свежими тянучками. Ходила туда Динка и одна. Кондитерская была маленькая, дверь из нее вела в жилые комнаты, где проживал сам Клименко с женой и восьмилетним сыном Колькой. Клименко был толстый, добродушный человек, он сам делал тянучки и выносил их в лавку на большом противне. Когда он шел с противнем в своем сером фартуке, мясистые щеки его тряслись и противень одним концом крепко упирался в живот, а жена, худенькая, с жидким пучком волос на затылке, бежала рядом, приговаривая: «Упирай в живот, Федя, упирай в живот, а то сронишь на пол!»
Иногда за стеной поднимался невероятный шум: это супруги гонялись за своим Колькой, который вдруг появлялся из комнаты и с грохотом тащил по полу привязанный за веревку противень. Тянучки были свежие, мягкие, они сбивались в кучу, и супруги чуть не плакали. Один раз Динка вырвала у мальчишки веревку и, облокотившись на прилавок, спросила:
— Неужели вы не можете справиться с вашим Колькой?
Супруги, перебивая друг друга и вытирая обильный пот, катившийся по их лицам, стали жаловаться, что Колька никого не слушает, что ему надо учиться читать и писать, что они уже брали на дом учительницу, но Колька залезал под стол и щипал ее за ноги.
— Какой же человек будет это терпеть? Она, конечно, неделю походила и отказалась, — со вздохом сказал Клименко.
— Подумаешь какая невидаль — щипал за ноги! А я вот не отказалась бы! Хотите, научу вашего Кольку читать и писать? — предложила Динка.
— Господи! Да мы бы вас, барышня, со всех сторон ублаготворили бы! И тянучками, и шоколадом!..
— Хорошо! — согласилась Динка; в ее мечтах уже рисовался целый противень тянучек, упирающийся одним концом в ее живот.
Домашним она готовила сюрприз и никому ничего не сказала. Занятия начались на другой же день. Динка зашла в комнату Клименко, крепко заперла за собой дверь и, поймав упирающегося Кольку за ухо, потащила его к столу.
— Слушай, — сказала она. — Я тебе не папа и мама и не та учительница, которую ты щипал за ноги! Я сама могу сделать из тебя такую тянучку, что никто не разберется, где твои руки и ноги! Вот как я это делаю! — Динка схватила мальчишку за другое ухо и крепко зажала оба, сделав страшные глаза.
Колька завертелся и раскрыл рот, чтобы разразиться оглушительным ревом, но Динка выпустила его уши, строго пригрозив:
— Молчи, а то еще вытяну изо рта язык и подвешу к потолку!
Но это было только предисловие.
— Вот помни, Колька, — сказала дальше Динка. — Я не просто какая-нибудь учительница. У меня двенадцать братьев-разбойников. У одного брата такие большие ноги, что всех мальчишек он давит, как козявок. Вот гак: пройдет и раздавит! У другого брата такой большой рот, что он может проглотить тебя, как лягушку, и ты даже не успеешь квакнуть. У третьего брата громадный живот, куда он сажает всех лентяев. И если они начинают там хныкать, он бьет себя кулаками по животу и делает из них котлеты.
Перечислив таким образом своих одиннадцать братьев, Динка особенные качества придала двенадцатому:
— Этот брат мой обращается в муху. Он всегда летает в той комнате, где я занимаюсь с моими учениками, и достаточно мне крикнуть: «Курлы-мурлы! В-ж-ж!», как мой брат-муха впивается ученику в нос и высасывает из него всю кровь до последней капли! Понял ты теперь, какие у меня братья? — строго спросила Динка.
Колька покосился на окно, где ползали мухи, и спросил:
— А какая из них твой брат?
— А вот когда я крикну: «Курлы-мурлы! Вж-ж!», тогда и видно будет, какая из них мой брат! Да ты сразу почувствуешь это, когда муха вопьется в твой нос!
— А если я спрячусь в шкаф? — оглянувшись, спросил Колька.
По Динка покачала головой.
— Мой брат пролезет в любую щелку.
Колька поковырял в носу и, опасливо глядя на мух, сложил на коленях руки.
— Но сама я добрая, — великодушно закончила Динка. — И если ты будешь хорошо учиться, я тебя поведу в «Иллюзион», где показывают всякие фокусы!
Закончив предварительную беседу, Динка взяла букварь, показала своему ученику четыре буквы, громко прочитала их, потом заставила его прочитать, потом написала эти буквы, потом, водя Колькиной рукой, снова написала их каждую в отдельности, потом сложила их и, получив слово «Коля», прочла вместе со своим учеником.
— Вот твое имя, — сказала она.
— А меня зовут не Коля, а Колька, — поправил ученик.
— Это неправильно. Кольками зовут плохих мальчишек, а когда они делаются хорошими, их зовут «Коля». Сегодня ты Коля.
— А муха? — спросил ученик.
— Муха здесь, но когда ты хороший, ей нет никакого дела до твоего носа, успокоила учительница.
Занятия пошли гладко. Стоя на пороге лавки, мальчик нетерпеливо ждал свою учительницу и, садясь за стол, опасливо спрашивал:
— А братья твои где?