Динка прощается с детством
Шрифт:
Мышка налила ему стакан молока и, подперев щеку рукой, глубоко вздохнула:
— Но в одном Вася все-таки был прав, что никто по-настоящему не воспитывал Динку.
— Как это не воспитывал? Мама не воспитывала? — удивленно спросил Леня и, резко отодвинув стакан, встал. — Да мама всех нас воспитала, одним только собственным примером! Да что я, что Динка — кем бы мы были, если б не мама! Напрасно ты все это говоришь, Мышка! Какое еще воспитанье нужно? Да я бы голову оторвал тому, кто хоть на полмизинца изменил бы мою Макаку! — с юношеским
Мышка, испуганная его горячностью, вдруг неудержимо звонко расхохоталась.
— Ну и терпи, — говорила она сквозь смех, — я тоже буду терпеть… и все мы, потому что другую Динку мы не хотим!
— Конечно, не хотим! — усмехнулся Леня. — Ну представь себе хоть на минуту такой паршивый сон, в котором Динка вдруг появляется тихой, послушной, вежливенькой девочкой. Да я бы с ума сошел, честное слово, съехал бы со всех катушек!
Мышка снова расхохоталась.
— Ты и так съедешь! Можешь не беспокоиться…
Оба вдруг развеселились, и Леня, прищелкнув пальцами, весело сказал:
— А какую новость я вам привез! Такую новость, что вы с Динкой запрыгаете от восторга!
— Такую хорошую? Да? Ну так говори скорей! — заволновалась Мышка.
— Э, нет! Без Динки нельзя! Это надо при ней рассказать. Я всю дорогу представлял себе, как она вскочит и повиснет у меня на шее! Только что же она, Динка? Куда они пошли? — снова нахмурился Леня, стоя у перил и глядя на тропинку, уводившую в естественную аллею и дальше, к пруду.
А около пруда стояли два человека, и старший из них с потемневшим лицом взволнованно допрашивал:
— Кто тебя?
— А откуда ты знаешь… — начала было Динка, но Хохолок перебил ее:
— Я знаю тебя, и этого мне до-достаточно!
— Я думаю, — усмехнулась Динка. — Но все-таки ты же слышал, что я упала, зацепилась за ветку…
— Я все слышал и спрашиваю: кто тебя? Говори, потому что я все равно узнаю, и не жить мне на свете, если я этому негодяю не размозжу в черепки всю его башку! — вспыхнув, закричал Хохолок.
— Ой, тише, тише! — замахала руками Динка. — Ты совсем с ума сошел! Тут некого бить. Ты понимаешь, некого бить! Я сама виновата…
— Как это сама виновата? Сама себе разбила голову? Да что я, по-твоему, круглый дурак?
— Ой! — закрывая глаза и хватаясь за сердце, продолжала Динка. — Да выслушай ты сначала всю историю! Ведь я тебя так ждала… Ну пойдем, сядем на скамейку. Только не смей меня прерывать. Что ты, как баба, всякой царапины пугаешься?
— Да к-какая баба, у тебя же полголовы отхвачено… — снова начал было Хохолок, но Динка сердито толкнула его к скамейке и, усевшись рядом, начала по порядку свой рассказ об убийстве Якова, о поющей в лесу скрипке, о поисках Иоськи и о своем ночном путешествии в лес.
Рассказывая, она так волновалась и так снова горячо принимала к сердцу свою клятву, данную несчастной Катре, что губы ее начинали дрожать и с ресниц по осунувшейся щеке быстро-быстро спрыгивали капельки слез.
— Но дай мне слово, — говорила она, подходя в рассказе к началу путешествия в лес, — дай мне слово, что ты не пикнешь и не станешь никому угрожать.
— Хорошо, даю слово, что не стану угрожать, — послушно повторил за ней Хохолок, осторожно вытирая своим носовым платком мокрые щеки подруги.
На пруду было тихо-тихо, даже птицы и лягушки не решались нарушить эту тишину, в которой слышался только прерывистый голос Динки.
— И вот, ты понимаешь… Они же все несчастные… И этот Жук тоже… и Рваное Ухо… Их и так много били… они же воры… Но я должна спасти Иоську, а он любит Цыгана, вот этого Жука… и не захотел ко мне… И мне нужно посоветоваться с тобой, что делать, а ты кричишь какие-то глупости. Ну кого гут убивать, подумай сам! — горячо закончила Динка.
— Мне думать нечего. Я этого простить не могу, будь он хоть трижды сирота, этот Жук… И это не твое дело, как я с ним поступлю, а Иоську привезу к тебе. Вот и все!
— Нет, это не все! — твердо сказала Динка, вставая со скамейки и отбрасывая от себя руку Хохолка с зажатым в ней носовым платком. — Это не все! А вот когда ты сейчас же, немедленно уедешь и забудешь навсегда, что жила на свете вот такая Динка… — Она дважды стукнула кулачком себя в грудь и гневно повторила: — Вот такая Динка… тогда будет все!
Хохолок тоже встал.
— Так никогда не будет, — спокойно сказал он. — И ты это хор-ошо знаешь… — Он сильно заикался, словно с трудом одолевал каждое слово — с таким трудом, что даже на гладком загорелом лбу его появились бисеринки пота. — Я сделаю все, что ты хочешь, но дай мне слово, что одна ты никогда больше не пойдешь туда.
— Конечно, я не пойду одна! Я пойду с тобой или с Леней.
— Ты расскажешь об этом Лене?
— Конечно. Я только не скажу, кто меня ударил. Я зря сказала тебе, но я думала, что ты все понимаешь, как я… и что думаешь так же, но я ошиблась… — горько улыбнувшись, сказала Динка.
— Я сделаю все, как ты захочешь… Но лучше мне не видеть этого… Жука, с усилием сказал Хохолок.
Они возвращались молча. У дороги Хохолок попрощался.
— У нас сегодня собрание в «Арсенале». Отец просил вернуться пораньше, но через два дня я приеду. Не решай ничего без меня. Ладно? — попросил он, заглядывая Динке в глаза.
Она молча кивнула головой и пошла к дому.
Хохолок посмотрел ей вслед, словно хотел что-то еще сказать, но не окликнул ее и, выйдя на дорогу, зашагал к станции.
Глава двадцатая
ЛЕНИНА НОВОСТЬ
Динка вбежала на крыльцо и, встретив неодобрительный взгляд сестры, с тревогой взглянула на Леню.
— У меня было важное дело… — виновато сказала она, прижимаясь щекой к его плечу. — А Хохолок уже уехал… — тихо добавила она.