Динка прощается с детством

Осеева Валентина Александровна

— Ну что ж, — просто сказал рабочий. — Может, когда-нибудь и понадобимся друг дружке. Только уж девочку свою вы держите в руках, — провожая Марину, добавил он.

Динка с нетерпением ждала мать. Марина пришла расстроенная, молча опустилась на стул и прижала холодные ладони к пылающим щекам.

— Ну что? Мамочка, что? — в тревоге спрашивала Динка.

— Боже, какого стыда я натерпелась… Никогда в жизни не приходилось мне быть в таком положении, — простонала Марина.

Динка бросилась к матери.

— Из-за меня? Да? Мамочка!

Марина кивнула головой.

— Мама,

клянусь тебе, что это последний раз! Последний-распоследний! Мамочка! Я сама не знаю, что со мной бывает! Меня словно вихрь какой-нибудь поднимет и несет!

— Так для этого человеку даны воля и разум! Чтобы всякий вихрь не хватал его за шиворот и не тащил куда попало! — с возмущением и горечью сказала Марина.

— Мамочка…

— Ну что «мамочка»? Что «мамочка», Дина? Я сидела как девчонка и слушала эти суровые слова старого рабочего. Как девчонка!

Она передала Динке весь разговор с отцом Андрея.

Динка сидит, опустив голову и молча перебирая руками влажную траву. Рядом, тихонько всхрапывая, пасется Прима. Свет месяца падает на Динкину голову, на одинокую березу. Дрожат на березе листья.

«Что же я сделала тогда? Предала Хохолка, опозорила мать… Каялась, кляла себя и плакала…»

— Грош мне цена! — сурово говорит Динка. — Какой я была, такой и осталась! Грош мне цена! — гневно повторяет она и, ухватившись за гриву, вскакивает на лошадь. — Моя жизнь никому не нужна, но я не потрачу ее зря! Я буду бить всех Матюшкиных, бить, пока не убьют меня! Мы вместе будем бить — я, Жук и Рваное Ухо! Вот как мы будем! Вперед, Прима!..

Леня стоит на дороге, не зная, куда идти, где искать Динку. Мышка тоже не спит, и оба они чувствуют себя виноватыми. А месяц уже высоко, и на дороге слышен топот.

— Макака! Макака… — шепчет Леня, снимая с лошади свою подругу. — Прости меня, прости…

И Динка снова запутывается в себе самой, в своих близких. Ах как трудно жить на свете, когда тебе пятнадцать лет, когда твой ум еще не окреп, а жить чужим умом тебе уже не хочется!

Глава двадцать четвертая

СООБЩНИЦА

На станцию едут вчетвером. Леня правит, Мышка и Марьяна рядышком на сиденье, а Динка у них в ногах. Леня, Динка и Мышка безразлично и молча смотрят на дорогу; они не выспались, и на душе у всех троих нарастающая тревога за мать. Болтает одна Марьяна:

— Ой и смеху было в экономии! Бабы та девки обреготались з нашой Динки! Як вона в того жениха горшками паляла!..

Марьяна говорит и смеется одна, Леня не поворачивает головы, Динка смотрит вниз, Мышка насильственно улыбается из любезности, и Марьяна переходит на насущный вопрос о купле кабанчика:

— Як попадется на базаре хорошенький поросеночек, дак куплю. Ефим каже нема чем годувать, но я все единственно куплю! Пока лето, буду нарезать ему травы та крапивы, трохи присыплю отрубями, а там к осени картопля поспеет… Зимой все сгодится.

Замолкает и Марьяна, погрузившись в свои хозяйственные заботы.

У дачной станции Прима останавливается. Мышка и Леня торопятся на поезд. Потом сходит и Марьяна, она разносит дачникам молоко.

Динка подъезжает к почте. Но почта закрыта, на дверях веранды висит тяжелый замок. Динка обходит дом, заглядывает в окна. Нигде не видно хозяев.

«Сегодня все на базаре. Может, эта ведьма и Мишу с собой потащила носить за ней покупки… Чертова барыня!» — раздраженно думает Динка, залезая в бричку.

На базарной площади стоят возы. На земле яркими вышивками на рубахах и цветными платками пестрят ряды девок и баб. Перед каждой на чистых рушниках и рядне разложены деревенские продукты: яйца, творог, стоит сметана в глечиках, кое-где, лежа на боку и раскрыв клювы, тяжело дышат и трепыхаются связанные куры. Динка привязывает около забора Приму и торопится на базар. Она ищет в толпе дачников тучную фигуру почтовой ведьмы, рассчитывая рядом с ней увидеть и Почтового Голубя. Где они могут быть? По краю небольшой площади стоят телеги с сеном, с мешками овса и ржи, с поросятами, с картофелем, с дровами. Всюду слышен смех, украинский певучий говор, закликанье дачниц и отчаянный поросячий визг. Около рундука с мясом на разбитой колоде приказчик из лавки рубит мясо и длинным тонким ножом режет на полоски прозрачное розовое сало. Динка сглатывает слюнки: давно она не ела такого сала с горбушкой хлеба, натертого чесноком. Но денег у ней нет, раз у Лени нет, значит, и у ней нет даже на мороженое.

«Глупость все это… сало какое-то, — машинально думает она, отводя глаза и проталкиваясь к мясному рундуку. — Может, ведьма покупает мясо?» Но «ведьмы» не видно и тут, а вместо нее вдруг над самым ухом Динки раздается знакомый голос:

— Вот корзинки, плетеные прочные корзинки!..

Динка быстро оглядывается. Сзади нее, обвешанный туго сплетенными из зеленых прутьев большими и маленькими корзинками, стоит Жук.

— Купите корзинку, барышня! Крепкие, прочные, недорого прошу! — громко говорит он и, потряхивая корзинками, наклоняется к ее уху: — Отойдем… торгуй корзинку…

— Дорого… очень дорого ты просишь, — наугад бросает Динка, примеряя на руку корзинку.

— Да что вы, барышня… плетенье-то какое, век будет служить! — Жук вскидывает корзинку, гнет плетеную ручку. — Знаешь Матюшкиных? — тихо шепчет он. — Укажи… Недорого, барышня. Берите, не пожалеете! — громко кричит он, делая неуловимое движение бровями, но в глазах Динки смятение, испуг.

— Нельзя сейчас… схватят, убьют… — шепчет она побелевшими губами, машинально разглядывая на свет плетеное дно корзинки.

— Дура… — с досадой бормочет Жук. — Мне личность их надо узнать… Да берите, барышня, не пожалеете! Вот эту берите!.. Здесь они… Матюшкины? — чуть слышно шевеля губами, спрашивает он.

— Не знаю… Найду — стану рядом, — быстрым шепотом отвечает ему Динка, примеряя к руке корзинку.

— Ладно, плати деньги… Ну, так и быть, барышня! — громко говорит Жук, разрывая зубами узел веревки и передавая ей корзинку. — Берите!

— Вот, получай деньги! — порывшись в кармане, говорит Динка и сует ему в руку пустую ладонь.