Динка прощается с детством
Шрифт:
— Ку-ку! Ку-ку!.. — прикрыв ладонью рот, тихонько выкликает Динка. — Здесь где-то старый колодец… — шепчет она, осторожно подвигаясь вперед и ощупывая ногами землю.
Месяц, прячась за деревьями, скупо освещает густо заросший дикой малиной и ежевикой сырой овраг.
— Ку-ку! Ку-ку!.. — все настойчивее зовет Динка и, держась за руку Лени, в испуге замирает. Ей чудится шорох раздвигаемых кустов и чье-то напряженное дыхание.
— Ку-ку! Ку-ку!.. — ответно доносится из глубины оврага.
— Я Горчица… Я Горчица… —
— С кем ты? — глухо спрашивает Жук, вглядываясь в Динкиного спутника.
— Это Леня, не бойся… — торопливо шепчет Динка, узнавая блестящие в темноте глаза и белые зубы Жука.
— Ладно, идите за мной, — командует Жук и, раздвинув кусты, вдруг словно проваливается сквозь землю. — Сюда, сюда… ставь ногу… здесь скобы… Осторожно!
Динка ощупывает руками скользкие трухлявые доски старого колодца, Леня молча отодвигает ее и, нащупав ногой первую железную скобу, спускается вслед за Жуком, потом ставит на скобу Динкину ногу.
Держась за выступающие сбоку старые доски, они осторожно следуют за Жуком и через минуту достигают утоптанной земляной площадки. Освещенная светом месяца, в глубине колодца поблескивает темная вода, оттуда тянет сырым затхлым воздухом.
«Куда он ведет нас?» — с жгучим любопытством и страхом думает Динка, но крепкая Ленина рука успокаивает ее.
— Стойте здесь, — командует Жук, осторожно раздвигая в стене доски и предупреждая товарищей коротким свистом.
Перед глазами Динки и Лени вдруг открывается небольшой проход с плотными, крепко утрамбованными земляными стенками и невысоким сводом, в глубине его бесшумно отодвигается железная штора, и в ней появляется Пузырь с зажженной лампой.
— Идите, — пропуская вперед Леню и Динку, говорит Жук, плотно задвигая за собой в стене колодца старые доски.
Леня, нагнув голову, идет первый, Динка — за ним.
— Пришла, Горчица? — радостно встречает ее Пузырь и, оглянувшись, коротко бросает стоящим за его спиной товарищам: — Я говорил — она! Горчица! Собственной особой!
Перед глазами изумленной Динки возникает длинный, освещенный висячей лампой подвал, посредине его стоит стол, около стены две кровати, застеленные серыми одеялами. Вокруг стола табуреты, в углу железная печка.
— Ой, Лень! — в восторге шепчет Динка, оглядываясь по сторонам и прижимая к груди руки. — Да ведь это сказка!
— Да. Ловко сделано, черт возьми! — не менее озадаченный, говорит Леня.
Жук крепко задвигает за собой железную дверь, набрасывает тяжелый крюк и, обернувшись к своим гостям, смотрит на них с торжествующей улыбкой:
— Что? Не ожидали?
Рваное Ухо, Моська и Пузырь с радостными и смущенными лицами стоят около стола и выжидающе смотрят на Динку.
— Здравствуйте! — говорит она взволнованно. — Вот вы где живете! А я боялась, думала, в колодце…
— В колодце? Ха-ха! А где ж там жить?
Но Динка не отвечает, она смотрит на Иоську. В первый раз она видит его так ясно при свете лампы и, пораженная сходством мальчика с портретом матери, вспоминает свою клятву. Да, это те же большие синие, тревожные глаза… тонкие и нежные черты лица, темные брови и длинные ресницы. Иоська весь в мать, только смущенная, словно извиняющаяся улыбка — отцовская. Вспомнились слова Якова: «Иоська — наш принец…»
Прямая, статная фигурка девятилетнего ребенка, отросшие за лето светлые кудри и прямо надо лбом бритый кусочек…
— Что это? — говорит Динка. — Кто это выстриг ему такую дорожку.
Динка несмело подходит к Иоське. Ей так хочется обнять его, сказать ему ласковые слова, которые неудержимо рвутся из ее сердца, но она видит устремленные на нее со всех сторон мальчишеские выжидающие глаза, она знает здесь не привыкли к нежности, ее могут осмеять, особенно Жук… И, пользуясь выстриженной дорожкой над Иоськиным лбом, она гладит и перебирает его кудри, повторяя:
— Кто это так выстриг? Зачем это?
— Выстригли, и все! Ишь испугалась, чуть не плачет! — насмешливо бросает Жук, и все смеются.
Иоська прикрывает ладонью свою лысинку и оглядывается на старших товарищей.
— А это машинкой! Оброс он весь. Ну и решили мы остричь, а машинка-то щиплется, вот Иоська и не схотел! Ну, не схотел, ходи так, в городе к парикмахтеру сведем! — весело пояснил Ухо.
— Я не схотел, — смущенно повторяет за ним Иоська.
— Еще бы! Его против шерстки не погладишь! Одно слово, барчук! Такое и прозвище у него: Барчук либо Шмендрик! — добродушно усмехается Жук.
— На особом положении находится! — лукаво поблескивая глазами, говорит Ухо.
— Ну что ж, он здесь самый младший среди вас! — кивает головой Леня, тоже любуясь мальчиком.
— Он как тот комар, — вмешивается Пузырь. — И сила в нем комариная. Чуть что — устал; значит, бери на плечи и неси! Ну, да мне его тяжесть как спичек коробок! Как пойдем гулять, так обратно несу! — с удовольствием рассказывает он, и Динка вдруг замечает прозрачную бледность Иоськи, синие круги под глазами.
— Ему тут плохо, — говорит она, с беспокойством оглядывая подвал. — Здесь, верно, мало воздуха…
— Дрынки все это! — сердито сплюнул Жук, употребив неизвестное Динке слово. — Полон лес воздуха! Тут и сосна, и ель, и цветы разные… Какой еще воздух ему нужен? Дыши, пожалуйста, полным носом!
— Так это в лесу, а тут… — начала Динка, ио Жук перебил ее:
— А тут вон целые веники из мяты вешаем да фортку на всю ночь открываем! Потушим свет и открываем! Как раз над Иоськиной кроватью. Только он, дурень, всякой лягушки боится!
Жук подошел к стене, заинтересованный Леня встал рядом с ним.