Динокко
Шрифт:
Глен взял недопитый стакан, посмотрел его на свет. Тёмная муть окончательно рассеялась — жидкость за стеклом переливалась оттенками янтаря.
— Да, ты всё понял правильно. Хороших снов, Майк. — Сказал Глен и выпил.
— Что-то со мной творится, Глен. За эти несколько дней я почти перестал спать по ночам, вот ведь глупость какая. Я обошёл весь город, хотя какой это город? Несколько десятков домов, стоящих как попало, улицы без названия, но здесь можно бродить часами, несколько раз пройти по одному и тому же месту и не перестать ему удивляться… Я забрёл в какой-то садик — пошёл на звук, вернее — мне показалось, что на звук. Вроде бы это была музыка. Я перешагнул через забор, прокрался к самому окну и просто стоял, прислушиваясь, хотя поклясться готов, что никакой музыки не было!
Майк замолчал, смущённый собственным монологом. Растерянно почесал в затылке и уткнулся в чашку. Глен повозился под стойкой, достал большую обшарпанную шкатулку. Скорее даже не шкатулку, а сундучок.
— На тебя хорошо действует здешний воздух. Да и не только на тебя.
— Я догадываюсь. — Майк кивнул. — Здесь вообще много странных вещей происходит — для меня странных, конечно… хотя кое о чём я догадываюсь. Например, я не могу найти это место на карте, но ведь «где»… и даже «когда» вообще очень странные понятия, да? Так вот, я не знаю, как объяснить, но я почти уверен, что понял, куда попал. Хоть и не могу в это поверить, Глен. Хочешь честно? Иногда мне кажется, что я вот-вот услышу перезвон колокольчиков — знаешь, крохотных таких колокольчиков на сапогах с драконьими мордами, и из-за угла покажется кто-то очень знакомый; он присядет за столик под навесом у Иты, поправляя чёрное с золотым одеяние, и улыбнётся мечтательно и рассеянно…
— Ну, — сказал Глен, подняв глаза. — Ты ведь не ждёшь от меня ответа по-настоящему, да?
— Жду. — Упрямо наклонил голову Майк. — Хотя и не на этот вопрос, тут ты прав… Потому что боюсь, что ты ответишь не так, как мне хочется. Глен, что будет дальше?
— Не знаю. — Легко пожал плечами хозяин. — На этот вопрос вообще невозможно ответить, слишком уж категорично ты его задал. Откуда я могу знать, что будет вообще? Вот что будет с тобой — я, наверное, смогу предположить. Этот город, как ты понял, далеко не всех приглашает погостить; для того, чтобы попасть сюда, не нужно ехать в какую-то определённую сторону. Динокко просто разрешает некоторым появиться здесь, таковы уж законы этого места. Но никто из его гостей не ушёл обиженным, и никто не появлялся здесь дважды. Пока не появлялся… Если уж тебе посчастливилось здесь оказаться — постарайся задержаться подольше. Когда придёт время — дорога заберёт тебя обратно, в этом можешь быть уверен. И знаешь что? Не надо так упрямиться тому, что с тобой происходит. Ты вообще любишь упрямиться, и из-за этого половина жизни проходит мимо. Не худшая, кстати, половина. Майк, ты богат?
— Что? — Майк с трудом оторвался от собственных мыслей. — А-а-а… Да нет. В смысле — денег мне хватает на книги и вино, а больше, по-моему, и не нужно. Ну, ещё на мотоцикл, куда же я без него. А что?
— У тебя найдётся что-нибудь для меня?
— Конечно. — Майк ухмыльнулся. — Всё-таки решил получить деньги вперёд? Ну да, чего ещё ждать от такого постояльца…
— Ты не понял. — Глен присел рядом, поставил шкатулку на стол. — Мне вовсе не обязательно платить деньгами. Да и вообще платить не обязательно. Ты ведь заметил, наверное, что здесь никто особенно не интересуется, заплатишь ты или нет. Когда я спрашивал, найдётся ли у тебя что-нибудь, я вовсе не имел в виду деньги.
— Ты же о богатстве спрашивал.
— Ну, богатство бывает разным. Вот посмотри. — Глен повозился со шкатулкой, что-то щёлкнуло, и крышка открылась.
Внутри чего только не было. Вперемешку лежали камешки, монеты, кортик в потёртых ножнах, маленькие костяные фигурки, несколько колец, колода карт с изображением белого единорога на рубашке, брелок с пронзительно-синим кристаллом, купюры, больше похожие на конфетные обёртки, чем на деньги (а может, это и были конфетные обёртки), толстая
— Это что, пиратский клад?
— В каком-то смысле это действительно клад. Знаешь, у людей есть такая привычка — кидать монетки в воду, чтобы ещё раз вернуться на берег, где им было хорошо. Фонтан у нас совсем маленький, и обычно я прошу своих постояльцев не засорять его. Если хочется оставить что-нибудь на память — пусть оставляют мне. Вот они и оставляют. Хорошо, что гостей немного, а то бы я не знал, где это всё хранить. Я не прошу у них деньги, совсем наоборот — деньги в Динокко ни на что не годятся, кроме удовлетворения любопытства: иной раз интересно посмотреть на то, что люди ухитряются на них изобразить. Самую большую ценность представляют совсем другие вещи.
— Какие, например?
— Вот эти. — С гордостью сказал Глен, вытаскивая на свет пачку пожелтевших листов. — На, посмотри. Я заметил, что если держать их вместе, в них появляется какая-то сила. Как знать, может быть, на ней и держится этот город…
Майк с сомнением начал перебирать бумагу. Это была странная коллекция. Листы разного размера и цвета, кое-где с потрёпанными краями. Некоторые были исписаны незнакомыми символами с обеих сторон, на других было всего несколько строчек — или столбцов, кто его знает. Письменность чередовалась с рисунками, а может, это тоже была письменность — например, один лист был заполнен различными треугольниками, кое-где наползавшими друг на друга. По другому ползли какие-то червячки, а может, волны. Общее было одно — все они были написаны от руки. Ну или от чего-то, чем можно писать — например, такие вот каракули рукой точно не изобразишь… Одним листком он залюбовался — строки на неизвестном языке были стремительны и красивы, как оперённые стрелы. Под ним неожиданно показалось что-то интересное. Майк перевернул лист и замер, уставившись на бумагу. Это был «Вид на гору Фудзи, исполненный одним движением кисти». Он изумлённо посмотрел на Глена, но тот только пожал плечами. Дальше пошло что-то смутно знакомое — Майк иногда узнавал некоторые слова. Там, кажется, была латынь — или ему показалось… Ещё минуту он перебирал бумаги, пока не попался листок, на котором по-испански вились строки:
Ты меня не догонишь, друг.
Как безумный, в слезах примчишься,
А меня — ни здесь, ни вокруг…
— Глен, — прокашлявшись, Майк откинулся на спинку стула. — Откуда у тебя это?
Глен заглянул в листок.
— А-а-а… — протянул он. — Да, я помню его. У него всегда были печальные глаза. Он мало говорил и очень внимательно слушал. И ещё он подолгу останавливался возле старого дерева у дороги и смотрел куда-то вверх — может быть, на птиц.
Майк отложил бумаги и вышел на веранду. Зверски хотелось курить. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел вниз на город. Ветер шевелил верхушки деревьев, дёргал за хвост флюгер в форме попугая. Глен вынес два стула, поставил у перил. Не спеша уселся сам и выжидающе посмотрел на Майка. Тот отрицательно покачал головой.
— Я не знаю, что я могу оставить этому месту.
— Ну почему же. — Глен знакомо поднял бровь. — Например, вот это: «Потянутся с севера облака, а с юга — птицы, ветер принесёт тревожный запах талой земли…»
— Знаешь, у меня сил больше нет удивляться. — Слабо улыбнувшись, Майк прислонился к столбику. — Стоило бы удивиться, а не могу.
— И не надо. Просто прими всё как есть.
— Пытаюсь, но плохо получается.
— Не хуже, чем у других. — Глен положил локти на перила, опёрся на них. — На самом деле всё очень просто. С хорошим надо расставаться, оставляя немножко себя. Может быть, тогда тебе позволят взять что-то с собой… А Динокко будет очень приятно, что о нём помнят.
— А расставаться обязательно?
— Обязательно. — Строго сказал Глен. — Мог бы и не спрашивать. Сам всё знаешь.
— Знаю. — Майк взял стул, поставил его спинкой вперёд и уселся верхом. — К сожалению, теперь знаю…
Ветер всё-таки победил, и флюгер со скрипом повернулся. Ветка плюща оторвалась, и теперь казалось, что попугай держит её в клюве. Майк первым нарушил молчание.
— Когда?
— Завтра.
Больше они не сказали друг другу ни слова. Ночь подкрадывалась не спеша — сначала потемнели крыши, утихла листва на деревьях. Потом небо налилось густой синевой и словно опустилось ниже, кутая город. Внизу загорелись первые фонарики на площади, откуда-то слева раздался негромкий девичий смех. На улицах появились редкие жители. Ещё раз скрипнул и затих до утра флюгер. По одному зажигались тёплым светом окошки.