Дипломат
Шрифт:
– Валяйте, – сказал Эссекс. – Выбирайте, какие вам нравятся.
Шлепая по грязи, Мак-Грегор вошел в табун и тщательно осмотрел всех лошадей. Он оставил одну из отобранных Эссексом и выбрал двух коренастых коней местной породы. Четвертая лошадь была туркменская – худая, с редкой, свалявшейся гривой, почти без хвоста, но с крепкими ногами и широким крупом. Мак-Грегор не стал спрашивать мнения Эссекса, а сразу заговорил с барышником о цене. Арабскую лошадь он взял в виде уступки Эссексу. Ни Эссекс, ни Кэтрин не принимали участия в торге, длившемся минут десять. Потом Мак-Грегор занялся сбруей. Он растягивал и дергал удила, поводья, стремена, испытывая их прочность. Наконец сбруя была отобрана, и Мак-Грегор сказал Эссексу, сколько все это будет стоить. Он сделал еще одно одолжение ему и Кэтрин: велел барышнику вычистить лошадей, расчесать им гривы и хвосты и удалить глину и наросты с копыт. Он не дал барышнику задатка, но велел доставить лошадей в караван-сарай через час.
Они выходили из загона в хорошем настроении, оживленно обсуждая предстоящую поездку в Биджар, как вдруг со двора мечети донесся сильный шум. На невысоком помосте, окруженном толпой, плясали и пели мужчины и подростки. Эссекс остановился и поглядел через стену, прислушиваясь к пронзительным крикам.
– Это и есть их тазия? – спросила Кэтрин.
– Только начало, – ответил Мак-Грегор. – Уйдем отсюда.
– А что это вообще такое, Мак-Грегор?
– Нечто вроде мистерии.
– А кто у них за страстотерпца? – спросил Эссекс. – Уж не Магомет ли?
– Нет. В этой мистерии изображается мученичество Хуссейна и Али, шиитских святых.
– Первый раз слышу о таких, – сказал Эссекс.
– Хуссейн – традиционный герой шиитов, – объяснил Мак-Грегор. – Он был убит своим соперником Шамром.
– Долго они тянут эту канитель? – спросила Кэтрин. – Я видела мистерию в Обераммергау – конца не дождешься.
– Тут показывают все – и убийство Хуссейна и Али, и погребение, и семьи, оплакивающие покойников. Обычно это продолжается несколько дней. Цель мистерии – доказать, в противовес лжеучению суннитов, что Хуссейн и Али подлинные потомки Магомета. В прежние времена это было кровавое зрелище. Население целых деревень, придя в неистовство, истязало и увечило себя буквально до смерти. Актеры должны были, истекая кровью, взывать о мщении за Хуссейна и Али. Это скверное дело, и нам лучше уйти отсюда. Они способны накинуться на кого угодно, если дойдут до исступления.
Возвращаясь в караван-сарай, они слышали истошные крики: «Ийа Хуссейн! Ийа Али!» Вся деревня уже была взволнована пением, доносившимся от мечети. Караван-сарай точно вымер. Пока они разбирали свои вещи и складывали их в спальные мешки, чтобы навьючить на туркменскую лошадь, пение и крики становились все громче и возбужденнее. Эссекс не обращал на это внимания и занимался своим делом, отдавая подробные распоряжения Аладину. Он написал несколько писем, которые Аладин должен был отвезти. Мак-Грегор также написал по-русски два сообщения об аварии машины.
– Поезжай в Зенджан и достань там полуось, – говорил Аладину Эссекс. – Если там не достанешь, поезжай дальше, пока не найдешь. Требуй, чтобы ее раздобыли наши русские друзья, и в случае чего, звони в наше посольство в Тегеране. Достань полуось во что бы то ни стало, почини машину и приезжай в Биджар или в Сеннэ.
– Но, саиб, – возразил Аладин, – дорога на Сеннэ опасна.
– Так же опасна для тебя, как и для нас. Ты обязан нас найти. Если мы двинемся дальше, для тебя будут оставлены соответствующие указания. И не теряй времени. Мы не желаем торчать чорт знает где, дожидаясь тебя, и не желаем сидеть в Сеннэ дольше, чем нужно. Ясно?
– Да, саиб, – нерешительно ответил Аладин, косясь на Мак-Грегора; тот чуть заметно пожал плечами.
– Так мы на тебя надеемся, – заключил Эссекс. – Смотри, не подведи.
Они снабдили Аладина провизией, но он предупредил, что ему придется нанять кого-нибудь караулить машину, пока его не будет. Эссекс дал ему денег и сказал, что об этом он уж caм должен позаботиться. Потом привели лошадей, и Мак-Грегор, поторговавшись еще немного, заплатил за них и навьючил на туркменскую лошадь всю поклажу, закатанную в палатку. Их личные пожитки он увязал в одеяла и прикрепил к седлам. Закончив сборы, они сели за завтрак, приготовленный Аладином. Непрерывные вопли участников тазии усиливались и приближались с каждой минутой, и это начинало действовать им на нервы. Аладин подошел к щели в заборе караван-сарая и, стараясь перекричать оглушительный шум, объявил, что вся процессия идет по деревне и сейчас проследует мимо.
– А нельзя ли нам посмотреть на нее? – спросила Кэтрин, ставя на стол свою кружку с чаем.
– Только не на улице, – сказал Мак-Грегор. Он огляделся по сторонам, перевел взгляд вверх, на плоскую крышу караван-сарая. Несколько женщин уже стояли там, громко крича и махая руками. – Можно посмотреть с крыши, если хотите.
Они оставили Аладина сторожить лошадей, а сами влезли на крышу по наружной лестнице. Женщины, стоявшие там, высоко поднимали детей, чтобы и те могли полюбоваться процессией. Они даже не посмотрели на иностранцев и только закрылись длинными черными чадрами. Мак-Грегор увидел перед собой весь Хаджиабад – куполообразные глиняные крыши, тусклосерые в таком же тусклом свете дня, между ними дорожки и кривые улочки, ведущие от мечети к площади.
На эту площадь под дробь маленьких барабанов со всех сторон сбегались дети, крича, хлопая в ладоши и подпрыгивая. За ними, возглавляя процессию, шел водовоз, пригоршнями плескавший воду на воображаемую пыль. Настоящая пыль столбом поднималась за ним из-под ног кричащих, беснующихся людей. Водовоза окружали юноши, бившие себя голове и груди с воплями: «Ийа Хуссейн! Если бы эта вода могла освежить нашего Хуссейна! Ийа Хуссейн! Ийа Али! Хуссейн! Хуссан!»
Дальше ехали солдаты верхом, а за ними следом с плачем и воплями шли мужчины, женщины, дети. Им вторила толпа зрителей, которые тоже плакали, кричали и били себя в грудь.
Мак-Грегор тщетно пытался разъяснить смысл этой хаотической процессии Эссексу и Кэтрин, которые не видели в ней ничего, кроме толпы беснующихся людей, страшных и занимательных в своем диком неистовстве. Поэтому он ограничился тем, что показывал самые приметные фигуры тазии: старого однорукого бородача, изображавшего архангела Гавриила; закутанных в покрывала пророков, святых и ангелов; группы плачущих мужчин, женщин и детей, представляющих братьев и семьи мучеников, и убийцу Шамра, которого играл накурившийся опиума солдат; его все били и проклинали.
Затем появился главный герой – Хуссейн. Это был сам сеид в зеленой чалме, зеленой мантии и с ржавым мечом, высоко поднятым над головой. Его приветствовали стонами, славословиями и скорбными воплями. Барабаны забили громче, а сеид, потрясая мечом, стал что-то выкрикивать во всю силу своих легких. На каждый выкрик шестеро полуголых мужчин, шедших за ним, отвечали воплем: «Горе, горе! Хуссейн! Хуссан!», ударяя себя толстыми цепями по голой спине. Позади этих шестерых шли еще четверо в грязных, рваных саванах; кровь ручьем текла у них из ран на голове, плечах, шее, которые они наносили себе кинжалами и мечами. Толпа восхваляла их за то, что они проливают свою кровь в честь мучеников, и оплакивала Хуссейна и Али, но все это служило к вящей славе самого сеида, который изображал героя-мученика. Когда самоистязатели падали без чувств от усталости и потери крови, к нему неслись исступленные крики жалости и скорби.