Дипломатическая тайна
Шрифт:
– Вы оставляете хорошую память о себе… Неужели вы это отдадите?…
– А почему бы и нет?…
Он переводит внимательный взгляд на Люси.
– Кроме того, я прошу вас с первым отправляющимся за границу курьером переслать это письмо.
Старик читает адрес: “Королевское министерство иностранных дел, департамент Центральной Азии”.
Он обещает отправить письмо. Люси встает и уходит, тепло простившись с благодушным старичком – заведующим Московским бюро “Дианы”. И он с некоторым любопытством смотрит ей вслед.
* * *
Через Главный телеграф в Москве проходят в разное время, но в один и тот же день две телеграммы.
Первая:
“Уполномоченному
Выехал дипкурьер Жуков. Завотделом Сонин”.
Вторая:
“Чарджуй, Ахмету Атаеву. Срочно.
Гружу мануфактуру Мургаб. Отправляйте ковры. Джаваров”.
Справка в скобках:
“Атаев – бывший переводчик при канцелярии туркестанского генерал-губернатора”.
ДВЕ ПРИМАНКИ
Когда паровоз курьерского поезда Москва–Ташкент, наполнив паром и дымом дебаркадер Рязанского вокзала, пробегает под мостами пригородных линий, в третьем вагоне от паровоза, вагоне международного общества, у окна в дорожном платье и кожаной шапочке, вроде авиационного шлема, стоит Люси.
Если бы Люси слегка перегнулась через раму окна, то увидела бы русую голову Жукова, который смотрит в сторону уходящих фабричных труб Москвы – туда, где на перроне до сих пор стоит, всматриваясь в линию рельсов, Оля. Они долго ходили по перрону, шептались, улыбались, как будто над ними были не закопченные стекла крыши вокзала, а голубое деревенское небо над прудами и нежной весенней зеленью. Правой рукой с некоторой гордостью он придерживал походную сумку, в которую втиснул запечатанный кожаный конверт. Плетеный шнурок от нагана свисает из-под кожаной куртки до колена. Так они ходили, прижавшись друг к другу, пока не засвистал строгий кондуктор и еще строже не взвизгнул паровоз. Вася вскочил на подножку, наскоро поцеловав дрогнувшие нежные губы, и курьерский номер 2 Москва–Ташкент пошел чертить по рельсам, по стрелкам, пошел гудеть под мостами и в коридорах между корпусами железнодорожных мастерских.
Поезд пробегает мимо подмосковных деревянных игрушечных дач с затейливыми островерхими кровлями, мимо молодых березовых рощиц. Час, два часа, и он уже, посвистывая, бежит по равнинам мимо полей, мимо деревень, тихих уездов к великой реке. Там он недолго путается по бесчисленным рельсам и медленно и плавно вкатывается на мост, бежит между двумя решетчатыми стенками над широкой рекой. Внизу розовые и белые, точно игрушечные, пароходы, тянутся караванами баржи, по берегам желтеющие рощи, а за Волгой уже степь, осенняя степь до самого Оренбурга.
Утром в коридоре вагона Люси видит непроницаемого, внезапно вынырнувшего за Самарой Перси Гифта, который смотрит на нее именно так, как должен смотреть на красивую незнакомую женщину пассажир вагона международного общества.
Люси чувствует странную неловкость от самой Москвы. Она одна в своем купе, кроме Перси Гифта, с которым она не обменялась поклоном, не сказала ни одного слова; во всем поезде ни одного знакомого лица, и все-таки всюду и всегда: в вагоне, на станциях, в своем купе – она как бы чувствует всем телом внимательные взгляды.
За Оренбургом осенняя степь переходит в выжженные пески, поросшие колючим саксаулом. На станциях, в стороне от перрона, круглые, похожие на разбросанные шапки юрты и узкоглазый, скуластый народ, которого еще никогда не видела Люси.
Лето возвращается. Падают резкие тени, и белый песок горит снова обжигающим солнцем.
Внезапно в белых песках синие, тихие воды Аральского моря. И Люси опять чувствует новое и вечно волнующее солнце, новый и вечно пленительный ветер, солнце и
АУДИЕНЦИЯ
Его величество повелитель Гюлистана, государь правоверных, вернулся из путешествия по Европе. По этому случаю и по случаю праздника годовщины дарования конституции в старом дворце в Мирате прием дипломатического корпуса.
Сэр Роберт Кетль, как старейшина корпуса, вырабатывает церемониал приезда послов. После двухлетнего путешествия повелителя это первый большой прием. Четыре корреспондента европейских газет получают приглашение во дворец. Туда же приглашены представители официальной газеты в Мирате.
В одиннадцать часов утра все европейские послы во главе с сэром Робертом Кетлем собираются в здании министерства иностранных дел. Мирза Али-Муха-мед – министр иностранных дел и председатель совета министров, принимает послов в бирюзовом зале министерства.
Чиновники министерства встречают послов у подъезда и мимо парных часовых в красных мундирах проводят их в зал. Чуть приподымаясь, задыхаясь от высокого воротника и негнущейся золотой груди, звеня орденами, встречает каждого соответственно рангу министр иностранных дел и председатель совета министров – Мирза Али-Мухамед. Сухая рука задерживается на более или менее продолжительное время и выскальзывает из руки гостя. На вызолоченных хрупких диванчиках послы с адъютантами и секретарями (в полной парадной форме, при орденах, в треуголке и при шпаге) сидят около пятнадцати минут, задыхаясь от жары в упругих мундирах. Слуги придвигают восьмигранные столики – шербет, крепкий вишнево-красный чай в граненых стаканчиках и конфеты.
Наконец звонит телефон, и секретарь в белом мундире с золотыми аксельбантами уходит в резную дверь. Он снова появляется и, приложив руку к круглой черной шапке с султаном, наклоняется над креслом Мирзы Али-Мухамеда. На мгновение все застывают и своих креслах, потом Мирза Али-Мухамед, сияя звездами, подымается с кресла, и вслед за ним встают его чиновники в белых мундирах, перетянутых золотыми шарфами, весь дипломатический корпус, и все мимо часовых проходят на парадное крыльцо.
Среди витых колонн шестьдесят человек сверкают на солнце тридцать второго градуса широты как чудовищные вызолоченные жуки под белыми и черными султанами и треуголками с перьями. Двадцать придворных карет вытягиваются длинной лентой, золотые жуки один за другим, по старшинству, занимают кареты. Кавалерийский эскорт в мундирах, напоминающих русских драгун, срывается с места, и кареты движутся в аллее, между шпалерами войск, за которыми узенькая цепочка толпы – мальчишки и бездельники, сбежавшиеся или согнанные с базаров. Пыльное облако поднимается над придворными каретами, над султанами и перьями, и золото тускло блестит сквозь белую едкую пыль улиц Мирата. Кареты направляются ко дворцу.
Желтыми четырехугольниками выстроены войска на площади перед дворцом.
От ворот дворца к подъезду – зелено-оранжевые полки гвардии повелителя. Длинноусые, похожие на древних галлов курды; черные, почти негры, воины из племен Южного Гюлистана и великолепные образцы старой, невыродившейся расы – арийские племена Северного Гюлистана. Но не эти – его оплот и опора, а горные ханы – иррегулярная кавалерия на единственных сохранившихся в Гюлистане конях арабской крови.
При Надир-шахе, когда границы его государства расползались на тысячи верст к югу, востоку и северу, данники привели тысячу арабских жеребцов и кобылиц в конюшни дворца, охраняемого родичами этих всадников, их предками, и предки оставили в наследство потомкам драгоценное наследие – неутомимых и быстрых коней.