Дипломаты
Шрифт:
Петр неожиданно встретил Чичерина у самого входа в наркомат. Георгий Васильевич шел от Александровского сада.
– Здравствуйте, Белодед, – приветствовал он Петра. И обратил глаза на книгу, которую держал. – Вы бывали когда-нибудь в Зальцбурге?
– Да, Георгий Васильевич, и не однажды. Какое пиво там у монахов!
– Пиво? Нет, я не об этом. – Чичерин продолжал смотреть на книгу, она была в синей коже с золотым, давно выцветшим тиснением.
– Георгий Васильевич, ваш секрет проник и за кордон: русский министр иностранных дел
– Ну, ну, это уже легенда. – Чичерин раскрыл синий томик, который держал в руках, и тут же захлопнул. – Что же касается пива у зальцбургских монахов, то вечером мы обсудим и это. – Чичерин направился к двери.
Весь этот летний день, долгий и знойный. Петр нет-нет да вспоминал свою утреннюю встречу с Чичериным, вспоминал не без улыбки – все-таки Георгий Васильевич не мог отказать себе в удовольствии задать своему собеседнику задачу с Зальцбургом и Моцартом, и вначале по ассоциации с этой встречей, а позднее и вне связи с нею на память Петру то и дело приходил Зальцбург: его узкие средневековые улочки, ломаные, мощенные камнем, спускающиеся под гору или в гору поднимающиеся, с темными каменными арками, украшенными надписями, которые источили дожди и время. И хлопотливые стан монахов, и степенно-церемонные стаи богатых иностранцев, и, конечно, проститутки на углах улиц, на геометрических углах, – угол дома упирается в позвоночник. И площадь посреди города, окруженная пятиэтажными домами, не площадь, а городской дворик – квартира Моцарта на третьем этаже одного из этих домов. Петр помнил низкие, точно сплющенные комнаты этой квартиры, окна, выходящие в городскую полумглу, каменную, безнадежно серую.
Позвонил Чичерин.
– Все оборачивается круче, чем можно было предположить. Немцы хотят вписать в дополнительный протокол новые требования. Хочу поговорить, хотя вряд ли это удастся сделать раньше вечера.
Действительно, второй звонок от Чичерина раздался около полуночи. Белодед направился к наркому.
В комнате секретариата было тихо. Мягко отсвечивал гофрированный панцирь, наглухо закрывший секретер, комната была пуста, ночную вахту Чичерин нередко нес сам. На паркете лежала полоса бледного света – дверь в кабинет была открыта.
– Это вы, Петр Дорофеевич? – послышался голос Чичерина.
Петр увидел просторный кабинет наркома, красноватый блеск ворсистого ковра, свечение полированной мебели, отсвет настольной лампы в окне и, как всегда в полуночный час, уже не бледно-смуглое, а восковое с просинью лицо Чичерина.
– Вот прочел старинную монографию о Зальцбурге. – Перед ним лежала книжка в синей коже, которую он держал в руках, когда возвращался из Румянцевской библиотеки. – Историю города нельзя понять без знания монашеских орденов.
Чичерин сказал: «монашеских орденов». Перед глазами Петра встали стрельчатые окна большого зальцбургского собора, холодноватая полутьма внутри, икона божьей матери и на стекле, укрывшем икону, вместе с суматошным и радостным сиянием полуденного света блеск и движение автомобилей, идущих через площадь. Там. в туманной тьме собора, старое неожиданно встретилось с новым.
– Зальцбургские францисканцы народ более предприимчивый
Чичерин усмехнулся:
– Да, там вера держится не столько на вере, сколько на кулаках.
– Немцы драчливы не по силе своей, – сказал Петр уклончиво и вдруг заметил, что неожиданно приблизился к самому главному, что должно составить предмет разговора с Чичериным. – Все, что здесь стоит. – Петр кивнул на большой красного дерева книжный шкаф, в котором Чичерин берег литературу по германскому вопросу: германист, он считал этот вопрос для себя насущным, – свидетельствует об одном: истоками всех ошибок немцев была переоценка своих сил и недооценка сил противника.
– Вы хотите сказать, что в оценке своих сил мы не пошли дальше кайзера? Те, кто атаковал нас шестого июля… – Он не окончил фразу, но Петр продолжал в своем сознании: «думали так же».
Чичерин встал и пошел к вешалке, стоящем в дальнем затененном углу, там висело демисезонное пальто с аккуратным плюшевым воротником и шляпа – те самые пальто и шляпа, которые были на Чичерине, когда в ненастный лондонский вечер Литвинов и Петр везли его из тюрьмы.
– Нет, они думают о другом, – сказал Чичерин, снимая пиджак и водружая его на вешалку. – Непросто сохранить позиции и ответить на требование отказом, атаковать, вступить в войну, схватиться. Вы представляете себе последствия этой позиции для нас? – Чичерин возвращался к столу в жилете.
– Вы полагаете, достаточно нам схватиться, как союзники заключат перемирие? – спросил Петр.
– Не исключено и это, – заметил Чичерин. – Вы же знаете, как это бывает в жизни, не обязательно быть самым сильным, чтобы победить, иногда надо быть самым… предусмотрительным.
– Но Владимир Ильич полагает, надо ждать? – спросил Петр.
– Что полагает Владимир Ильич, он вам скажет сам – я жду звонка через семь минут.
Но в этот раз семи минут не прошло – раздался звонок, звонок резкий и, как показалось Петру, требовательный, и Белодед увидел, как мягко разгладились брови Чичерина.
– Да-да, Владимир Ильич. Нет, почему же… Все телеграммы из Берлина говорили о стремительном нарастании… не расслышал. Я сказал, нарастании, да, разумеется, революционной ситуации… Кайзер? Кто поддерживает? Даже не армия, а высшее офицерство! – Он умолк на минуту, выражение лица стало не просто суровым, а грозно-торжественным. – Нет, он здесь, рядом со мной. А мы его сейчас спросим. – Чичерин перевел взгляд на Белодеда: – Владимир Ильич хотел бы знать, что подсказывает вам знание германских дел?
Петр задумался. Неужели Ленину действительно в такой мере необходимо знать мнение Петра, или он делает это с другой целью? Петр и прежде убеждался: Ленин дипломат, хоть и не очень хочет в этом признаваться. Так с какой же целью он это делает? Иногда и для него вот такой радостный знак симпатии предшествует большему: он точно желает показать, как ценит человека.
– Владимир Ильич, я прошу Белодеда высказать вам свое мнение непосредственно, – произнес Чичерин не без вызова, – передаю ему телефон.