Дипломаты
Шрифт:
Другое дело советник от разведки или советник от генерального штаба… Нет, многомудрость нашего века в этих людях с неизменно посеребренными висками и розовыми лицами, в их кастовости, в их патриархальности, в их откровенном пренебрежении к штатским, в их знании истории, истории – не философии!
Утром, когда поезд пришел в Петроград. Репнин вышел на перрон вместе с Кокоревым. Казалось, и Кокорев не спал: шаг был тих, лицо серо-желтое, под цвет неярких питерских камней.
– Вы помните наш разговор о копье? –
Разумеется, Репнин помнил этот разговор, но какой смысл Кокорев пытается придать словам о копье сейчас? Не о том ли он говорит, что убиты Володарский и Урицкий, тяжело ранен Ленин?..
– Невозможно отразить удар, не взяв в руки оружия, Николай Алексеевич, – сказал Кокорев.
Вот Кокорев и пошел по последнему кругу: все, что он был лишен возможности сказать Елене, он говорит Репнину.
На площади у вокзала они расстались.
– В Москву послезавтра? – спросил Репнин.
– Может, и послезавтра, но только не в Москву, Николай Алексеевич.
– В Вологду? – улыбнулся Репнин.
Кокорев помолчал.
– Нет… в Архангельск. – Он снял свой кожаный картуз. – Кланяйтесь… Елене Николаевне.
Так вот куда устремил свои стою Кокорев! В тревожную тьму севера, в Архангельск, за пределы кордона, который стал с некоторого времени огневым. «Кланяйтесь… Елене Николаевне». Да, не в этой ли фразе приязнь к Репнину, которая при всех взрывах была у Кокорева прочной, приязнь и, пожалуй, доверие?
Репнин сошел с тротуара, пытаясь рассмотреть уходящего Кокорева, но тот уже не был виден.
104
Чичерин сообщил Репнину, что их приглашает к себе Ленин. Для Репнина это было неожиданно: лишь третьего дня Ленина впервые видели на улице. Его рука была на перевязи, он шел нетвердо, обратив улыбающееся лицо к солнцу. Если в таком состоянии он хочет видеть Репнина, значит, дело не терпит отлагательств. Николай Алексеевич условился с Чичериным направиться в Кремль вместе, однако Георгия Васильевича вызвали туда еще утром и он не возвращался в наркомат весь день. Нет, все указывало, что происходит нечто необычное.
Чичерина в Совнаркоме не оказалось, как, впрочем, не было там и Ленина. Пришел секретарь и сказал, что Ленин хотел бы остаться этот вечер дома и просит Репнина к себе, кстати. Чичерин уже там.
Девушка в просторной бумазейной блузе повела Репнина по длинному коридору, мимо солдата, сидящего на табуретке, с огромной трехлинейной винтовкой в руках, мимо шкафа с книгами, мимо человека в кожанке, задумчиво раскуривающего трубку, мимо женщины в пенсне, замершей над раскрытой тетрадью, к дальней двери, где находилась квартира Ленина.
– Простите, – произнесла девушка, приглашая Репнина войти. – А как скоро будет товарищ Белодед?
– Право, не знаю, – сказал Репнин, а сам подумал: «Однако не предполагал я увидеть Белодеда сегодня».
Репнин
– Это ты, Николай? – Репнин услышал мягкую поступь Чичерина, и в следующую секунду Георгий Васильевич появился в дверях. – Не припомнишь ли, – заговорил он, и Репнин ощутил в ладони некрепкую, заметно податливую руку, – не припомнишь ли, Британский музей давал книги на дом?
– Да, да, давал на дом? – послышался голос Владимира Ильича из соседней комнаты. Ленин медленно поднялся с кресла, опершись правой рукой о подлокотник – левая была на перевязи. – Я не могу припомнить, чтобы брал книги на дом. – Он поклонился Репнину и, все так же опираясь на подлокотник, медленно опустился в кресло.
– Я проработал в библиотеке музея год и, очевидно, воспользовался бы этой возможностью, если бы она… – Репнин запнулся, ему явно не хотелось отдать предпочтение кому-либо из спорящих. – Если бы она имела место, – заключил он.
– Я же говорил! – возликовал Ленин, ему было приятно, что память не подвела его. – Нет, нет, Георгий Васильевич, я преотлично помню: не давали, не давали!
Он произнес «не давали!» так, будто связывал с этими словами больше, чем исход спора, – каждой страсти он отдавал всего себя.
– Хорошо помню, что проштудировал том Бисмарка, который только что вышел, проштудировал от корки до корки, – произнес Ленин, указывая взглядом на кресло подле себя и приглашая Репнина сесть. – И каждый раз, – продолжал Владимир Ильич, – когда приходил в библиотеку, возвращался к странице, которую закончил накануне. Кстати, у него есть великолепное высказывание о дипломатии творческой и догматической.
«Ну вот мы обогнули землю и благополучно вернулись на прежнее место! – решил Репнин. – Спор о дипломатии творческой и догматической продолжается». Репнин огляделся. «Сейчас придет Белодед, и я ввяжусь в этот спор», – подумал он и тут же услышал, как комната вздрагивает от размеренных шагов; разумеется, это был Белодед.
– Нет-нет, мы вас не ругали. Но через одну минуту начали бы ругать, – заметил Владимир Ильич, подавая руку Белодеду. – Не правда ли?
– Да, а заодно и меня. – Репнину стоило усилий взглянуть сейчас в глаза Петру: пришла очередь Репнина отвечать на рукопожатие Белодеда.
– Дипломатия и революция никогда не состояли в законном браке, – сказал вдруг Ленин.
– Там, где революция, много ли дела у дипломатии? – спросил медленно Репнин, ему казалось, что замечание Владимира Ильича адресовано ему.