Дипломаты

Дангулов Савва Артемьевич

– Слушаю вас, Петр Дорофеевич, и мне кажется, что я перенесся в девятнадцатый век, – как бы невзначай реагировал Репнин.

– Не понимаю вас, Николай Алексеевич, – заметил Петр.

– Это в те далекие времена, при примитивных средствах сообщения и связи, – заговорил Репнин вразумительно, – каждое посольство представляло собой остров в океане и должно было решать задачи, сообразуясь лишь с картиной неоглядного моря, которая открывалась из окна, решать на свой страх и риск. Ныне, в век аэропланов, беспроволочного телеграфа и железных дорог, в этом нет решительно никакой необходимости. Вы создали проблему искусственно, сегодня ее нет.

– Где ее нет? – спросил Петр, спросил горячо, он хотел обострения спора.

– Как… где? – изумился Репнин. – В практике дипломатии.

– Какой дипломатии? – настаивал Петр. Ему

показалось, что он нащупал слабое место в позиции Репнина, и хотел его обнаружить воочию.

– Я лучше знаю дипломатию английскую, – скромно заметил Репнин, терпимым тоном он пытался умерить воинственность разговора.

– Так это же естественно, что там ее нет, этой проблемы, – заметил Петр воодушевленно. – Но там к дипломату нет и того доверия, которым располагаю я, дипломат новой России.

Репнин улыбнулся, улыбнулся саркастически, не стараясь скрыть своей улыбки – не часто он был столь откровенен.

– Дай бог, чтобы мы располагали завтра таким доверием, какое они имеют сегодня!

Петр поднялся так резко, что стул едва не опрокинулся.

– Дай бог им и впредь такую же меру счастья, но мне ее мало! – воскликнул он.

Вмешалась тишина. Даже Чичерин, только что настроенный иронически, насторожился.

– Да поймите же, что я не упорствую в своих заблуждениях, – заговорил Репнин, стараясь самим тоном, спокойно-доброжелательным, доверительным, показать, что он хотел бы вернуться к началу разговора. – Сами проблемы, которые предстоит решать дипломатам, стали много сложнее, чем были прежде. Нередко решить их не под силу одному человеку. Дипломатия блестящих одиночек отошла в прошлое, настало время мозговых трестов и в дипломатии. И техника дает нам эту возможность: даже если человек действительно находится посреди океана, он не чувствует себя там более одиноким, чем на Даунинг-стрит.

– Вы хотите сказать, что время самостоятельных действий для дипломата бесповоротно минуло, а доверие обременительно? – спросил Петр неожиданно, но Репнин только развел руками.

– Вольному воля, – сказал Николай Алексеевич, дав понять, что намерен стоять на своем.

74

Белодед заметил еще в Питере: самую трудную работу Чичерин делал ночью. Когда город уходил на покой и затихали ближние и дальние шумы, Чичерин гасил верхний свет, придвигал настольную лампу, клал перед собой стопку бумаги и садился за работу. В Москве Чичерин не изменил своего режима. Далеко за полночь, в предрассветный час, когда тишина, как и темнота, наиболее глубока и нерушима, были написаны все знаменитые чичеринские письма Ленину с проектами нот и телеграмм. Ленин мог вызвать Чичерина в полночь – от Спиридоньевки до «Националя», где первое время находились квартира и рабочий кабинет Владимира Ильича, а позднее от Спиридоньевки до Кремля в десять – пятнадцать минут можно управиться и пешком.

Чичерин вызвал Петра в третьем часу ночи.

Георгий Васильевич сидел за журнальным столиком, придвинутым к окну, поближе к батарее парового отопления.

– Нет, нет, пальто не снимайте, – поднял он ладонь предупредительно. – Кстати, и мне не лишне накинуть. – Чичерин пошел к вешалке. – Вот поставил стол у батареи, а она остыла. Сижу колдую, – указал он взглядом на просторный лист бумаги перед собой.

Петр взглянул и все понял: ну конечно же, это был план нового здания; Чичерин не оставлял своего намерения собрать Наркоминдел в одном доме. Им мог стать «Метрополь», его боковой подъезд, прилегающий к Китайгородской стене.

– Как должен выглядеть наш новый дом? Кстати, вы заметили там, на Мойке: все представительские комнаты, все эти золотые гостиные, банкетные, буфетные и рюмочные одеты от пода до потолка в шелк, а в служебных комнатах, где сидел наш брат, самая большая роскошь – фаянсовые умывальники и медные краны.

Петр не знал, что ответить.

– Ну, я вижу, вы совсем растерялись! – произнес Чичерин. – Скажите, Белодед, а вы никогда не думали, как спланирован административный Петроград? Тут и немецкая четкость, и целесообразность тоже немецкая. Совершите мысленное путешествие по Петрограду, обогните Зимний, и вы сделаете открытия покрупнее, чем Пржевальский на Аркатаге и Миклухо-Маклай на берегу залива Астролябия. Представьте все это зрительно: в самом центре, разумеется, дворец, через площадь – министерства: военное, иностранных

дел и финансов, то есть все, что необходимо, чтобы государственная машина вертелась. По правую руку – священный синод и сенат. По левую – посольский квартал. Вы обратили внимание, какая дисциплина ума, точно все это создавалось не веками, а сразу и навечно! А министерство иностранных дел и весь комплекс больших и малых учреждений, которые к нему тяготеют! Не менее рационально: министерство иностранных дел – в центре, под одной крышей с ним – военное и финансовое министерства, в двух шагах главные посольства: на площади у Исаакия – германское, на невской набережной – английское и французское. Американское посольство – на Фурштадской, зато консульство – на Невском. Чисто американское решение задачи: административная столица Вашингтон – в стороне от больших дорог, деловая столица на большой дороге – Нью-Йорк. Разумеется, у нас иные цели, и пусть вся эта комбинация больших и малых дворцов останется в назидание потомкам как памятник тому режиму. Но у них был государственный ум, нередко точный, а это и нас не обременит. Как вы полагаете? – Чичерин достал часы. – Что-то нет звонка… А вы думаете, что я поднял вас за полночь, чтобы рассказывать, как экономно спланирован старый Питер? – Чичерин засмеялся, пальто упало с плеч. – Невысокого вы обо мне мнения. Приезжает Мирбах. Да, граф фон Мирбах, германский посол. Я жду звонка от Ленина, хочу, чтобы вы были со мной.

Но звонок, которого ждал Чичерин, раздался только под утро. Петр слышал, как загудела мембрана телефона, и узнал быструю речь Владимира Ильича.

– Нет, нет, не хитрите, небось окоченели там в своих хоромах? – Телефон захрипел и на какой-то миг стих, а в следующую минуту раздался голос, но на этот раз необыкновенно живой, точно из соседней комнаты. – Куда вы запропастились, Георгий Васильевич? Я давно сказал: жду!

75

Они оделись и вышли из здания, мягкость неба и тихо пробуждающейся земли, нерезких, но необъяснимо тревожных запахов и теплого ветра обняла их. Все время, пока они шли до Кремля, в памяти Петра звучали несколько слов, услышанных по телефону: «Я давно сказал: жду!» Город спал, но тишина и мягкость были и приятны и чуть тревожны.

Их встретила Надежда Константиновна, радостно обеспокоенная, усталая.

– А чай уже на столе, – сообщила она и, улыбнувшись, поправила плед на плечах – здесь было не теплее, чем в наркоминдельском особняке. – Только вы уж похозяйничайте сами, мне неможется, – произнесла она и вновь улыбнулась, так же приветливо и устало. – Володя, – позвала она, приоткрыв дверь. – Встречай, к тебе!

Чичерин открыл дверь пошире, и Петр увидел у самой двери Ленина.

– Да не на аэроплане ли вы так быстро? – Владимир Ильич медленно развел руки. «Утром бы он их развел стремительнее», – подумал Петр. – Чайник не успел вскипеть, а вы тут. Вот чай, хлеб. – Он указал глазами на масленку. – По-моему, есть даже масло. Наливайте чай и пододвигайтесь к столу. Да по-храбрее, храбрости-то вам не занимать, а?

Чичерин пододвинул чашку, налил чай, потом взял ломтик хлеба, тщательно разрезал вдоль, срезал тонкую пластинку масла и, прикрыв хлеб, положил бутерброд рядом.

Петр попытался сделать то же, но сломал ломтик и, потеряв надежду разрезать его, придвинул к себе чай.

Ленин улыбнулся одними глазами.

– Вновь встала тень Бреста – приезжает Мирбах, – сказал Ленин. – Как его встретить? Как повести себя с ним? Я полагаю, надо встретить достойно… – Ленин умолк и взглянул на дверь, она бесшумно открылась – на пороге стоял Соловьев-Леонов, черная повязка все еще поддерживала руку. – Встретить достойно, – повторил Ленин, особо выделив «достойно». Ленин молчаливо пригласил Соловьева сесть. – И не только встретить, но и оказать ему внимание, которое должно быть оказано послу.

– Внимание? – удивился Соловьев. Он сидел в дальнем углу, куда не доставал свет настольной лампы, и был почти скрыт от присутствующих. – По-моему, на внимание не рассчитывают даже немцы.

– Если посол попросится на прием к председателю Совнаркома, очевидно, придется принять, – проговорил Ленин, он сделал вид, что не расслышал слов Соловьева.

– Принять? Надо ли, Владимир Ильич? – Соловьев сказал «Владимир Ильич», чтобы смягчить резкость этой и предыдущей фраз.

– Полагаю, что отказать значит оскорбить, – подтвердил Ленин энергично.