Директива Джэнсона
Шрифт:
Табари посмотрел ему прямо в глаза.
– А вы нам поможете?
– Положение, которое я занимаю в правительстве, таково, что мне приходится действовать, заслоняясь множеством ширм. Нельзя допустить, чтобы официальный Триполи был связан с вашими действиями. Однако есть и другие, чье расположение вы можете обратить себе на пользу.
– Вы снова говорите об Исламской республике Мансур, – сказал кагамский повстанец, сверля собеседника буравчиками глаз.
Это образование было создано на территории Йемена сепаратистами, последователями приобретшего харизматическую популярность муллы. Правительственные
Ибрагим Магхур улыбнулся.
– Несколько раз святые, живущие в Мансуре, говорили мне о своем беспокойстве по поводу их личной безопасности. Я взял на себя смелость сообщить им, что у меня есть на примете человек, преданный делу Аллаха и к тому же настоящий эксперт в подобных делах. Вы поедете вместе со мной в Хартум, где вас будет ждать подготовленный мной самолет. Вас встретят в городке в самом сердце пустыни, именуемом столицей; надеюсь, вы найдете этих борцов за правое дело очень гостеприимными. Дальше вы сами будете решать, куда отправитесь.
– И мне помогут найти змею?
Магхур покачал головой.
– Я сам помогу вам найти змею. Мы с вами будем работать в тесном контакте. Наши мансурские друзья обеспечат вас необходимыми документами и дадут вам возможность свободно передвигаться. Короче говоря, Мансур будет жеребцом, на котором вы поскачете вперед.
Порыв горячего воздуха из пустыни приподнял их свободные одежды.
– Говорят, что, если наносишь удар по царю, его надо непременно убить, – задумчиво произнес Халиф.
– Скоро ваши враги убедятся в правоте этих слов, – ответил ливиец. – Петер Новак через своих приспешников нанес вам удар – но не смог вас убить. Теперь настал ваш черед нанести удар…
– И убить его.
Эти слова были произнесены как простая констатация факта.
– Вот именно, – подтвердил Магхур. – Этого требует правосудие Аллаха. Однако время поджимает, ибо жажда ваших последователей-революционеров растет с каждым днем.
– И что утолит эту жажду?
– Кровь неверных, – сказал Магхур. – Она потечет, как сок из спелого граната, и в вашу борьбу вольются свежие силы.
– Кровь неверных, – повторил Халиф.
– Вопрос только в том, кому можно доверить… ее пустить.
– Доверить? – недоуменно заморгал Халиф.
– Кого из своих помощников вы пошлете?
– Помощников? – Казалось, кагамец был оскорблен. – Такое дело никому нельзя перепоручить. Вспомните, Пророк лично возглавил штурм Хайбара.
Ливиец с уважением окинул взглядом предводителя повстанцев.
– Кровь неверных потечет обязательно! – воскликнул Халиф, поднимая ладони. – Вот эти руки обагрятся кровью Петера Новака!
– И да снизойдет на них благословение Аллаха. – Ливиец поклонился. – А теперь пойдемте со мной. Жеребца необходимо оседлать. Мансур ждет вас, Халиф.
Глава
В конце концов Гитта Бекеши с большой неохотой согласилась впустить Джэнсона и Джесси в полуразвалившийся дом, в котором жила теперь одна со своим свирепым псом. Собака, похоже, была рада незваным гостям еще меньше: хотя она послушно отошла в сторону, но по ее напряженной позе было видно, что по малейшему сигналу хозяйки псина готова наброситься на них в неистовстве ощетиненной шерсти и лязгающих зубов.
Старая карга увядала вместе с домом, в котором жила. Кожа складками висела на ее лбу, сквозь редеющие волосы просвечивал бледный, сухой череп, жесткие запавшие глаза сверкали из-под отвислых змеиных век. Но если время размягчило то, что было твердым, оно, наоборот, закалило то, что было мягким, заострив высокие скулы, ввалив щеки и превратив рот в тонкую жесткую прорезь.
Это было лицо человека, пережившего много горя.
Из многочисленных статей, переваренных Джэнсоном, он знал, что в 1945 году Петеру Новаку было восемь лет; тогда схлестнувшиеся войска Сталина и Гитлера стерли с лица земли деревню Молнар, где он родился. Жителей в деревне было немного – в начале сороковых их насчитывалось меньше тысячи. Почти все погибли. Сколько бы ни было тогда Гитте Бекеши, могла ли она, пережив такой катаклизм, не сохранить на сердце незаживающие раны?
В большой гостиной в камине лениво горело пламя. На деревянной полке над ним стояла выцветшая фотография в потемневшей серебряной рамке, на которой была изображена красивая молодая женщина. Гитта Бекеши, какой она когда-то была: плотно сбитая девушка-крестьянка, пышущая здоровьем и излучающая что-то еще – хитрую чувственность. Фотография смотрела на них, жестокое напоминание о беспощадности времени.
Джесси подошла к ней.
– Какой же красивой вы были, – просто сказала она.
– Красота может быть проклятием, – проронила старуха. – К счастью, она очень быстро проходит.
Она щелкнула языком, и собака уселась у ее ног. Нагнувшись, старуха потрепала ей бока похожими на когти хищной птицы пальцами.
– Насколько я понимаю, когда-то вы работали в доме графа, – сказал Джэнсон. – Графа Ференци-Новака.
– Я об этом больше не говорю, – кратко ответила она.
Старуха уселась в плетеное кресло-качалку с провалившейся спинкой. Рядом с креслом, прислоненное к стене, словно трость, стояло старое ружье.
– Я живу одна и прошу только о том, чтобы меня оставили в покое. Говорю вам, вы напрасно теряете время. Что ж. Я вас впустила к себе в дом. Теперь вы можете говорить, что были в гостях у старой женщины и задавали ей вопросы. Можете говорить всем, кому это интересно, что Гитта Бекеши ничего вам не сказала. Нет, одно я вам скажу: в деревне Молнар не было никого с фамилией Киш.
– Подождите – вы сказали «всем, кому это интересно»? Кого вы имели в виду?
– Не меня, – усмехнулась старуха.
Она умолкла, уставившись прямо перед собой.
– Это каштаны? – спросила Джесси, указывая на вазочку на столике рядом с креслом-качалкой.
Бекеши кивнула.
– Можно попробовать? Я понимаю, что просить невежливо, но вы их только что пожарили, поскольку весь ваш дом пропах каштанами, и у меня слюнки текут.
Взглянув на вазочку, Гитта Бекеши кивнула.