Диско 2000
Шрифт:
— Тебе жить. Кстати, ты никогда не пытался относиться к жизни с точки зрения Дао? Может быть, ты прав, а все остальные так же правы, как и не правы. У нас есть одна поговорка: «Тростник, который гнется на ветру, сильнее ветра и сильнее самого крепкого дуба, который может свалиться от ветра». Если ты следуешь своей жизни, ты живешь правильно, а если ты принуждаешь себя к чему-то, ты становишься неестественным. А может, нам стоит отпраздновать приход нового тысячелетия здесь? Давай освятим это место сами вместо того, чтобы вечно гоняться за светом…
Но это странное сообщение… Душу мою обуревали предчувствия, мне
«Все эти календари, да и вообще время — все это фигня, сплошные условности, ничего больше. Слушай, может, мы должны были оказаться как раз в этой точке, может, здесь все и происходит, и это сообщение…»
На самом деле, мне не хотелось об этом думать. Все это ерунда, условности общепринятого Гринвичского времени, у нас здесь 9:15 вечера, а в первом часовом поясе уже рассвет. Все это изобретения человечества, и наше западноевропейское представление о времени и календарях — это лишь один уровень.
— Но у нас должно быть какое-то общее понятие о фундаментальных вещах. Это цивилизация. Вспомни, ведь как раз условностям мы обязаны двойной зарплатой под Новый Год и тому, что этот день вообще существует, — посмеивался Тец в темноте. — Конечно, это ерунда. Но мы стараемся оборачивать эту ерунду себе на пользу.
— Ладно, ладно, — усмехнулся и я. — Но если завтра мы так и не заведем чертов фургончик, то лучше нам совсем отказаться от всех этих общих представлений и основать свою собственную цивилизацию. Быстренько организуем, чтобы рассвет нового тысячелетия наступил прямо завтра и вон оттуда, — я махнул куда-то на восток в сторону гор.
— Ты знаешь, по-моему, мы починимся. При дневном свете я разберусь. Наверное, придется сделать новый бензопровод. Все будет нормально.
И мы заснули.
Я проснулся от того, что захотел пи-пи. Было темно, стояла абсолютная тишина, ветер стих. Я выбрался из фургончика и принялся орошать какой-то камень. Я круто тащился. С закрытыми глазами я стоял, и что-то все время вспыхивало у меня в мозгу. Я видел деревья на красном песке, экран компьютера и напряженное лицо человека, словно вышедшего из каменного века и впервые во все глаза таращившегося на машины. Экран мигал и дергался с каждой вспышкой света, проносившейся у меня в голове, и я снова слышал слова: «… Петля… он смотрит на солнце… попробуй остановить… Я…» Новая вспышка… перед глазами опять возникло это лицо: «… если ты не выберешься из петли, то навсегда останешься в ней. Оставайся на месте! Рассвет сам придет к тебе, не гоняйся за ним! Если ты и дальше будешь грезить наяву, сны опутают тебя своей пеленой. Послушай лучше, что говорит твой друг! Он знает, сам не ведая, что говорит… Как мне объяснить тебе это, как заставить тебя проснуться?..»
Паника распахнула мне свои страстные объятия, и я поспешил скорее закончить то, ради чего встал. Повернувшись к фургончику, я заметил, что камень, на который я облегчился, представлял собой шевелящуюся массу дрожащих коричневых пауков. Если бы у меня был пистолет, я бы, не задумываясь, разрядил его прямо на месте.
Утром Тецуо, как обещал, сварганил новый бензопровод из им же благоразумно припасенных трубок. Фургончик завелся, и мы отправились в направлении восходящего солнца. Но все-таки что-то
Да, после этого я купил себе пистолет и стал по ночам расстреливать пауков.
Азия оказалась сплошным разочарованием, и мы упорно двигались вперед, отягощенные чувством чего-то недосказанного. Все эти вертлявые кретины, дергающиеся в такт музыке на освещенном луною песке, вызывали в нас изматывающее душу чувство безнадежности. Мы делали нашу музыку, забирали наши денежки и уезжали, дискотеки терялись в туманной мгле. Мы отмеряли расстояния по пучине вод, а наше будущее неумолимо рвалось нам навстречу сквозь пучину времени.
Я не знаю, почему стая белых какаду, выпархивающих из кроны деревьев, вдруг вызывает такую щемящую тоску в моем сердце, и этот безответный зов далекого голоса: «Деревья! Обернись!»
Темные деревья, вспышка перьев, я смотрю на свои ноги, этот значок…
— Черт, смотри! Черт! Смотри на этого старикашку! — кричит Тецуо.
Он указывает на серое пятно у дороги.
— Он выжжет себе глаза! Смотри, как он уставился прямо на солнце!
(Именно — на солнце!).
— Может, нам остановиться? Или нет, давай лучше поедем дальше, он какой-то опасный. Может, он ёбнутый?
Но я уже успел притормозить.
Мы были всего в одном дне пути от Байрона и хотели попасть туда во что бы то ни стало, так что все эти страхи и смутные предчувствия пора было похерить. Может, это просто «лихорадка белой полосы» или отходняк от той дикой ночи в Гималаях. Мы так и не прояснили толком этот момент. Мы оставили его там, где он был, как раненого солдата, — лежать на поле боя среди скопища восьминогих пауков — толстых, мясистых, шевелящихся черных тварей. Не было удобного случая, чтобы обсудить степень реальности этого странного сообщения из другого мира, и пока я пытался истребить моих собственных пауков при помощи самодельных патронов, Тец упорно старался вернуть меня к реальности и отвлечь от этих свистящих кусков металла.
Старикашка отворил дверцу фургончика и проскользнул на место рядом с Тецом. Он осматривался вокруг, словно чего-то искал, и когда я завел двигатель, нагнулся вниз. Он поднял голубой значок и помахал им перед моим лицом, словно в ожидании ответа.
— Кхе? Кхе?
— Куда тебе, старина? — спросил я, делая вид, что я не понимаю, что он имеет в виду.
Он был какой-то сдвинутый, причем его сдвиг имел опасное отношение ко мне. В любом случае, я не собирался подписываться на его игру. Но он явно обладал какой-то властью надо мной, еще немного, и он положит меня на обе лопатки…
Он самодовольно и глупо улыбнулся. Улыбнулся!
— А вам куда? Вот и мне туда же.
— Мы — на край света, — выпалил Тецуо. — Мы собираемся встретить тысячелетие на… А! ну, да — на Сторожевой горе. До двадцать первого века всего один день!
— Если, конечно, пользоваться современным календарем и часами, — заметил я, пытаясь оставить последнее слово за собой, и тут же понял, что это прозвучало чересчур экзальтированно и по-детски.
Старикашка все смотрел на значок. Он повертел его в руках и глубоко вздохнул.