Диско 2000
Шрифт:
Реальность номер два:
У меня в голове в стакан выплескивается болгарское «Каберне Савиньон».
Девять человек неловко расположились в гостиной, предназначенной для четырех целых, четырех десятых. К счастью, помимо гарнитура из трех предметов, в комнате есть два потертых шезлонга и пуфик. Все пьют слишком быстро — не чтоб встряхнуло, а чтоб слегка опустило — и беседуют крайне монотонно.
Разговор миновал тему починки «Лады». Он неуклюже топчется вокруг возможности второго срока Блэра. Несколько стремительно следующих коротких выступлений указывают
Но кто-то уже перепил, кто-то недопил или что-то в этом роде. Кто-то сдерживает рыдания по понесенной утрате, романтической и нелепой. Кто-то предается воспоминаниям.
Они уставились в пол так, будто кто-то нагадил на ковер. Им было так хорошо, и ни у кого не оставалось слов, чтобы приглушить голос, свербевший у каждого в голове:
Ты обещал мне ЖИЗНЬ…
Помнишь?
Рэндалл извлекает когти из моей шевелюры и прижимает меня к себе.
— Под дождем гулял?
— Ну.
— Вот дерьмо. Запомни. Уже совсем скоро.
Крепкое объятие сильных мускулов — мускулов, созданных для танца, мускулов, созданных для страсти, которая неподвластна никакой пустоте.
Я это все помню. Я помню, как все было и как все будет. Уже совсем скоро.
11.48 пополудни
Из кухни доносится голос:
— Черт, обожаю этот наркотик — не случайно его называют легким!
Я смеюсь, это любимая фраза Анта. Особенность Анта в том, что он никогда не сходил с ума, а если и сходил, то никогда этого не признавал. Высшим проявлением его наркотического психоза был случай, когда он на приходе начал утверждать, что основу всех спиртных напитков составляет витамин С.
В дверном проеме я вижу их с Ларой и еще человек шесть. Они завладели огромной потрепанной простыней. Мы заваливаем комнату простынями, а по стенам развешиваем куски материи в голубой горошек, и получается Снежное Королевство. Они танцуют, а простыня поднимается и медленно ниспадает, будто белые облака восходят к зыбкому голубому небу. Лара выбирается из своего угла и танцует в центре комнаты, раскачивается, прикрыв глаза, как парашютист в волшебном свободном полете.
И все же он прав, все есть осколок мозаики-головоломки, что и влечет подобно наркотику. Может, не каждого. Может, даже меня не настолько
Включается реальность номер два:
Несколько человек пьянствуют в крохотной гостиной. На ковре — горка розоватой соли, — и они уверены, что соль сделает красное вино не столь очевидным, несмотря на множащуюся очевидность обратного. Что она выведет пятна. Кто-то втихаря вытирает глаза рукавом. Они расставляют предметы, похожие на маленькие пластиковые коробочки из-под плавленого сыра, на причудливую поверхность, напоминающую карту звездного неба.
— Ты в норме? — говорит один. — Что-то ты побледнела.
Построение в красном свете светофора в итоге рушится. Она беспомощно кивает: — Ага, нормально, ну… сам понимаешь.
Они склоняются над ней, начинают понимать, в чем дело, выражают озабоченность и некоторое осуждение.
— Может, портера?
Сблевавшего сквотера.
Я хихикаю.
Уноситься вспять, противостоять натиску отборных дивизий паранойи, защищая городские укрепления, жители отступают… Боже, я собирался выпить портера и сыграть «Trivial Pursuit»! Поговорить о двух тысячах сдавшихся в плен…
Кто-то, это Тэд, кладет мне в руку косяк, а руку — мне на плечо.
— Ну что, сыграем гениальную версию?
Мое согласие выражается благодарной улыбкой и чем-то средним между движением руки, вздохом и пожатием плечами.
Реальность номер два. Головы трясутся, ноющие лица льстят:
— Это иллюзорные вещи. Ты же помнишь, что действие стимуляторов слабеет и становится странным, а действие «тормозилова» просто становится странным. Глядя на то, как мы медленно превращаемся в карикатуры на наши собственные, казалось бы, освобожденные «я», мы говорим — баста. Лучше портер и «Trivial Pursuit». Лучше что угодно, чем вечное стремление к тому серому водоему, отделяющему нас всех друг от друга, полного коварных течений, которые уводят все глубже, глубже и глубже.
11.57 пополудни
Двадцать семь горящих свечных иголок сливаются на масляной поверхности виски в стаканах. Руки Кевин прекращают вечное описание неописуемого — одна покоится на торчащем бедре, другая поднимает подарок вверх для осмотра. Рич говорит: — Что ж, спасибо! — и опрокидывает в себя стакан чистого виски. Свет вспыхивает у него на языке и исчезает в горле. Лара и Джош прекращают хихикать и таращатся на серебряный поднос, похожий на летающую тарелку.
— Виски. Выпей.
— А, да. — Джош оборачивается к Ларе. — Это виски, выпей его.
Ее лицо просветлело: — Ага! Ну, давай, что ли, выпьем.
Стакан с «Джеймсонсом» обходит всех, а вместе с ним — сообщение о том, что время пришло. Сообщение достигает сидящего на колонках Кэла — тяжелые пульсации постепенно мутируют — невероятным образом — в такую простенькую штуковину типа «струнный оркестр и примадонна». Вспыхивающие в наших головах огоньки заполняют комнату. В затянувшееся последнее мгновение мы обретаем покой.
11.59 пополудни
Алекс проникает взглядом сквозь ширму черных, как смоль, волос. Он в курсе. Карен в последний раз облизывает губы Тэда. Она готова. Рэндалл вытирает пот со своих безумных глаз, будто о чем-то умоляя. Наклоняется вперед, втягивает шею, ладони разжаты, голова опущена на голую грудь. Губы с минуту ласкают кольца в соске, потом он возвращается.
По комнате змеятся струи энергии, а мы готовимся к постижению. Числа множатся, и мы чувствуем, что время пришло, заполняя пустые пространства комнат, до тех пор, пока пустых пространств не остается, а остается лишь предвкушающая сладострастие плоть.