Диско 2000

Брайт Поппи

— Что ж это с твоей фигурой, чувак? Тебе ведь, кажется, покрупней положено быть? А как же венок из плюща? К цветочнику не успел забежать? Погоди, дай подумать. Клуб анонимных алкоголиков, «Уорлд Джим», я Ральф Лорен, а ты — новичок.

Я выпил, созерцая его и исподтишка, ожидая реакции на мои издевки. Бахус прекратил жевать и смотрел на меня без особой враждебности, но не то чтоб и дружелюбно. Впитав вкус ягод до последнего атома, он заговорил.

— Ты чё, бля, из Диснея или как?

Я понял не сразу. А когда понял, то прыснул

со смеху.

— Во-во, — продолжал Бахус. — Я их засудить собирался, когда этот ебаный мультик вышел. Хер знает что из меня сделали. Милейший ослик, простофиля, перепугавшийся молний! Ради Геры, как будто мы с Зевсом не в той же связи состоим, в какой ты — с промежностью своей мамочки. Но потом я понял, что мы можем и без суда сговориться. До сих пор получаю тридцать процентов с каждой проданной кассеты.

— Это круто, — сказал я, потом сорвал у него виноградину и запустил ее через всю комнату. Чтобы поддержать тонус. Водка прошла по пустому пищеводу и ударила в голову. Показалось вдруг, что для воплощения моего замысла быть пьяным это даже лучше. Я двинулся в сторону «Смирнофф», решив добавить, но Бахус остановил меня.

— Погоди, дай я.

Я подставил стакан, не зная, чего ожидать, и он накрыл его правой ладонью. Из нее хлынуло вино — как из винного стигмата.

Я сделал вид, что нисколько не удивлен.

— Уберешь шланг?

Бахус пожал плечами.

— Как хочешь.

Я попробовал вино. Прохладный ветерок на зеленых холмах, брызги океана и солнцепек, тенистый ручей под древней дубовой рощей. Вино — высший сорт.

Голова стала легкая, как вордсвортовское облачко. Голос Бахуса, казалось, доносился из соседней галактики.

— Видишь ли, называть это можно как угодно. Вечеринки, пирушки, карнавалы, оргии, сатурналии, Марди грас — Гадес! Можно называть это вакханалией, ведь я же в свою собственную дуду дую. Но у всех празднеств есть определенная логика. Книгу ебаную мог бы написать — про движущие силы тусовки. И одна из глав была бы посвящена случаям вроде твоего.

Я глотнул еще чудесного вина.

— И кто же я именно?

— Призрак на торжестве. Самоубийство. Висельник и дуралей.

Я попытался унять дрожь.

— Ну и что с того? Ты что, отговорить меня собрался?

Бахус поднял вверх руки, показав мне ладони. Что до трубочек или дырок, то ничего похожего я там не заметил.

— Ни в коем случае. Я лишь предлагаю свой олимпийский взгляд на вещи, не более того.

Я вдруг устал разговаривать. Устал жить. До полуночи оставалось пятнадцать минут, и мне хотелось лишь скорее развязаться.

— Тебе что, больше пойти некуда?

Бахус засмеялся.

— А я и так везде.

Я собрался было уйти, но это меня остановило.

— Что-что?

Заговорщически наклонившись ко мне, незнакомец произнес:

— Все вечеринки, которые были, есть или будут, взаимосвязаны. Как и все войны, и все совокупления. Так, по крайней мере, говорят Венера и

Марс. Ты должен лишь знать, как попадать с одной на другую.

— А как ты это делаешь?

— А меня просто всюду одновременно приглашают. Боги, они такие. Видишь ли, я самый настоящий дух тусовки, повсеместный фронт волны, который воплощается в физическое тело, как только позволяют условия. Но если ты хочешь попробовать, то нужны некоторые приспособления.

— Приспособления?

Бахус откинул правый рукав. Вены у него на руках были не голубые, а роскошно-алые, а под одеждой у него тоже определенно не имелось никаких трубок. Он поднял пустой рукав, приняв манерную позу мага. Я не отводил глаз, а он, как-то странно передернувшись, призвал некий предмет. Это был праздничный рожок, сделанный из пластмассы и бумаги, с его раструба свисали целлофановые вымпелы.

— Дунешь в него один раз, и сразу куда-нибудь перенесешься, беспорядочно смешиваясь с веществом вечеринки.

— Беспорядочно?

Он снова пожал плечами.

— Вот упрямый. Один поддатый ученый по фамилии Гейзенберг как-то пытался мне это объяснить, но я не въехал. Стохастический, пробалистический, хаотический — в Сократе и то смысла больше. Ах, да, и вот еще что… Где бы ты не оказался, ты заключен в психологические рамки тусовки. На каком бы сборище ты не возник, ты не можешь просто взять и попасть из него, скажем, в Нью-Йорк на День Перемирия.

— Как это?

— За пределами особого пространства тусовки, ты будешь чужаком по отношению к пространству-времени. Твое сверхъестественное присутствие вызовет немедленное превращение всей твоей массы в энергию. Хиросима по сравнению с этим — искра в камине.

— Неважно, — говорю. — Плевать.

Бахус сунул мне рог в карман пиджака.

— Не зарекайся.

Слышу — я опять что-то говорю, причем сам того не желая:

— Ты упомянул какие-то приспособления, во множественном числе…

Бахус ухмыльнулся, и снова задергал рукой. Возникла треугольная карнавальная шляпа в горошек. Не успел я опомниться, а он уже нацепил ее мне на голову, свирепо протянув резинку под подбородок.

— Дает возможность разговаривать и понимать на всех языках. И вот еще что, — он материализовал сумку на молнии, набитую разноцветными конфетти. — Посыпь немного на кого хочешь, и они присоединятся к тебе — после того, как ты дунешь в горн.

Он опустил конфетти мне в другой карман.

— Шел бы ты уже. Вот-вот полночь.

Засим Бахус раскрутил меня и двинул ногой в крестец. Я упал на колени. А когда поднялся, его как не бывало.

Однако праздничная шляпа была на мне, а прочие «реквизиты» я также нащупал в карманах.

Что за херня! Ничего в моей жалкой жизни не изменилось. Я двинулся к дверце патио.

Ни один из гостей Энн Мари меня не остановил — то ли они были так заняты болтовней, то ли им было все равно, а самой Энн Мари поблизости не оказалось.