Дискурсивные практики современной институциональной коммуникации
Шрифт:
Говоря о технологической составляющей когнитивно-дискурсивных действий интервьюера, прежде всего заключающейся в таких процедурах, как стандартизация, регламентация, оптимизация и минимизация коммуникации, следует упомянуть и ещё одну её характеристику. Дискурсивную технологию можно определить в том числе «как проявление дискурсивной креативности и дискурсивной компетенции высокоинтеллектуальной личности» (Плотникова, 2011: 28). Аргумент в пользу данного тезиса находим в имеющемся эмпирическом материале, сославшись на мнение уже цитировавшегося ранее руководителя кадрового агентства.
«…Умение
Анализ дискурсивной практики с позиций потребления дискурса предполагает также фокусирование на специфике коммуникативного соучастия претендентов на должность. Интересные наблюдения по этому поводу приводит в своём исследовании Рената Ратмайр. Само интервью, по мнению австрийского лингвиста, – «это инсценировка для самопрезентации соискателя» (Ратмайр, 2010: 358). Кроме того, она отмечает, что в последнее время в России, особенно в Москве, возник большой рынок тренингов по деловой коммуникации, в том числе для подготовки к ситуации собеседования. Таким образом, создаётся технологичная основа по обучению также и претендентов на должность умению продуцировать необходимый дискурс, а именно, «блестящие ответы на трудные вопросы при приёме на работу» (Ходгсон, 2006) с целью «сформировать о себе с самого начала собеседования положительное впечатление» (Зарецкая, 2002: 261). В данном случае, как мы видим, адресату предъявляется дискурс конкретных авторских дискурсивных технологий, что сегодня не является общей тенденцией. В большинстве случаев реальные анонимные разработчики разных дискурсивных технологий переходят в разряд виртуальных фигур и в целом усиливается доминирование общей институциональной конфигурации дискурсивных практик над каждым конкретным человеком.
Приём на работу как тип коммуникации достаточно ярко демонстрирует, помимо всего прочего, взаимодействие/конфликт глобальной и национально-культурной составляющих реализуемой практики, поскольку собеседование-интервью при найме на работу выступает в современном мире общепринятой нормой, имеющей при этом свои национальные особенности в каждой стране. Привлечённые к анализу специализированные текстовые материалы обсуждаемой дискурсивной практики, а также сама коммуникативная действительность позволяют соотнести регламентирующие документы международного уровня, которые мы рассматриваем здесь как экспликации глобальных технологий, со своеобразием их реализации в определённом культурном контексте. Достаточно продуктивный пример в этом смысле представляют вопросы при трудоустройстве из культурно-коммуникативного пространства США. Мы интерпретируем данный текст как технологично созданный коммуникативный продукт для реализации дискурсивной практики приёма на работу. В стандартизированной форме в материалах текста представлен перечень вопросов и тем, которые с правовой точки зрения приемлемы в обсуждении с соискателем, либо неприемлемы:
Очевидно, что одной из главных интенций интервьюера в ситуации собеседования служит дискурсивная установка: вопросы не должны дискриминировать кандидатов. Именно эту интенцию и иллюстрируют вышеприведённые рекомендации. Кроме того, поскольку «частью технологии может стать и табу на определённые речевые акты» (Копылова 2011: 79), данный список практически табуирует вопросы приватной сферы, такие как возраст, религиозные предпочтения и этническое происхождение, физические недостатки, семейное положение и т.д.
Сопоставление практик найма на работу в контексте российской лингвокультуры и в зарубежном опыте Европы и США позволяет сделать вывод о том, что в целом данный тип дискурса в России развивается под влиянием западных (в широком смысле слова) моделей. Этот вывод свидетельствует о процессах унификации коммуникации и в России, которая приобретает всё более глобальный технологический характер. При этом исследования в сфере корпоративного делового дискурса, авторами которых являются как отечественные, так и зарубежные учёные (Верещагин, Ратмайр, Ройтер, 1992; Куликова, 2004, 2009; Kulikova, 2012) демонстрируют национально-культурную маркированность дискурсивных практик в этой сфере. В русскоязычном институциональном взаимодействии по-прежнему редко соблюдается запрет на вопросы, касающиеся личной сферы соискателя, мало учитывается разграничение его служебного и приватного пространств. В соответствии с русским коммуникативным стилем стабильной дискурсивной проблемой для интервьюируемого, несмотря на изученные технологии, остаются речевые акты самопохвалы, яркой самопрезентации компетенций и успешности.
Таким образом, технологические особенности дискурсивной практики найма на работу отражают как глобальную, так и культурно-конвенциональную специфику данной социальной сферы. Представляется, что обе составляющие находятся сегодня в отечественной лингвокультуре в состоянии динамического равновесия.
Итак, мы живём в эпоху тотального «схватывания» коммуникацией – социальной тенденции, связанной с процессами глобализации и интенсивным развитием дискурсивных технологий. В практической деятельности большинство людей выходит на уровень технологии коммуникации в качестве исполнителей и участников её сценариев: публичных, рекламных, коммерческих, корпоративных и т.д.
При этом корреляция глобальной технологичности дискурса и его культурной детерминированности, во-первых, зависит от сферы общения (насколько последняя является результатом и воплощением глобализации и интернационализации производства и общественной жизни), во-вторых, отражает модели, как минимум, трёх процессов взаимопроникновения дискурсивной технологичности и национальной специфичности: доминирования, поглощения или динамического равновесия двух названных составляющих институциональной коммуникации.
Раздел 2
Дискурсивные практики патернализма
«Несмотря на то, что анализ разговора предполагает, что коммуниканты обладают равными социальными ролями, очевидно, что и группа, и институциональное представительство, и в целом социальное неравенство воспроизводят различия в контроле над текущим диалогом. Эти различия возникают, например, в разговоре между мужчинами и женщинами, взрослыми и детьми, белыми и черными, богатыми и бедными или между более и менее образованными. Признается, что такой контроль со стороны более влиятельного коммуниканта может распространяться на распределение и присвоение реплик, выбор речевых актов, отбор тем и переходов от одной темы к другой, определение стиля»
Всем нам с детства хорошо знакома ситуация, в которой мы вопреки своей воле совершаем какой-либо поступок: садимся в кресло зубного врача, учим наизусть длинное стихотворения в школе, надеваем шапку по настоянию мамы, прежде чем выйти на улицу всего на минуту. С наступлением совершеннолетия эта ситуация принципиально не меняется: теперь нужно надевать неудобный шлем при езде на мотоцикле, читать на пачке с сигаретами предупреждение о вреде курения, садиться в кресло страхового агента… И на новом жизненном этапе список подобных обязанностей вряд ли уменьшится. Дело в том, что в данных ситуациях мы не просто о себе заботимся, лечимся или учимся, мы обязаны о себе заботиться, лечиться или учиться. В противном случае нас заставят это сделать, не считаясь с нашим мнением. Забота о другом через ограничение его свободы – особый вид организации социального порядка, получивший в литературе название «патернализм».
Обобщая дефиницию патернализма, данную философом права Г. Дворкиным, можно сказать, что понятие патернализма объединяет широкий круг явлений, для которых характерно действие во благо индивида или группы индивидов, которое, однако, может противоречить или не в полной мере соответствовать их воле (Dworkin, 2005: 1).
Особенность данного вида социального взаимодействия заключается в его амбивалентности – оно предполагает достижение блага другого за счет легитимной возможности причинения ему дискомфорта. Это противоречие стало отправной точкой в исследовании патернализма в ряде гуманитарных наук (Осипова, 2006: 10):