Дискурсы свободы в российской интеллектуальной истории. Антология
Шрифт:
2. Нравственная свобода человека, признанная правительством в свободе слова, будет, само собою разумеется, признана им и в других, хотя бы мелких ее проявлениях в жизни. Одно из таких проявлений, например, есть частная (партикулярная) одежда. Я разумею здесь не одно платье, но способ носить волосы, бороду, одним словом, я разумею здесь костюм (наряд) человека. Частная одежда есть прямое проявление жизни, быта, вкуса и государственного в себе не имеет. Но доселе так еще стеснена свобода жизни, что даже одежда частного человека подлежит у нас запрещению. Одежда не важна сама по себе, но как скоро правительство даже вмешивается в одежду народа, то одежда, именно по своей незначительности, становится тогда важным указателем, до какой степени стеснена свобода жизни в народе. Доселе русский дворянин даже вне службы не может носить русской одежды. С некоторых дворян русских, надевших было русскую одежду, взята через полицию подписка: бороды не носить, отчего они и принуждены были снять русское платье, ибо борода есть часть русского наряда 108 . Итак, даже в этом пустом проявлении жизни, в одежде, правительство наше продолжает стеснять свободу жизни, свободу вкуса, свободу народного чувства – одним словом, свободу нравственную.
108
Таковая
Говорю с совершенной откровенностью свои мысли как в своей «Записке», так и в «Дополнении» – и исполняю тем долг свой к Отечеству и Государю.
СОВРЕМЕННЫЕ ЗАДАЧИ РУССКОЙ ЖИЗНИ 109 (1857)
Б. Н. Чичерин
Россия достигла критической минуты в исторической своей жизни. Путь, по которому она шла в продолжение нескольких веков, оказывается недостаточным, направление, которому она следовала, дошло до крайних своих пределов и привело к самым гибельным результатам. Таков исторический закон. Народ (а с ним и правительство) долго идет по одной дороге, занятый исключительно одною мыслью, составляющею его необходимую и насущную потребность. Но когда он совершит свое дело, когда он разовьет его во всех его последствиях, тогда он видит, что прежнее направление недостаточно, что оно не исчерпывает еще всей глубины народной жизни. Последовательное развитие крайности непременно доводит ее до нелепых результатов. Крайность сама собою обличает свою несостоятельность и показывает необходимость идти по другому пути, для достижения другой цели, более полной и разумной. Тогда наступает время перелома. Везде чувствуются разлад и бессилие, чувствуется, что есть существенные элементы в государстве, которые дотоле были в пренебрежении и которые, однако, необходимы для полноты жизни. И счастлив народ, у которого есть правительство довольно благоразумное, чтобы сознать этот недостаток, почувствовать свою ошибку и повести его по новому пути. От скольких это избавит его бедствий и междоусобий!
109
[Печатается по изданию: Голоса из России / Ред. А. И. Герцен и др. Кн. 4. Лондон, 1857. С. 51–129. Публикуемый фрагмент: с. 108–127.]
Такой перелом наступил теперь для России. До сих пор развивалась у нас одна форма государственного тела; теперь эту форму надобно одушевить общественною жизнью. До сих пор на сцене был один правительственный элемент; теперь следует допустить к деятельности и оставленный в пренебрежении элемент народный. Веками покорности он искупил свои прежние анархические стремления. Он подчинился государственному порядку, он воспитался для политической жизни. Теперь с ним должно обращаться уже не как с ребенком, которого закутывают в пеленки, а как с мужем, мыслящим и действующим самостоятельно. Но мы остаемся благодарны своему воспитателю и готовы любить его по-прежнему, лишь бы он понял наши потребности и удовлетворил справедливым нашим желаниям. Нам нужны не сословные права, не ограничение царской власти, о котором никто в России и не думает. Нам нужна свобода! Мы хотим, чтобы все, что есть внутри нас, могло свободно высказываться и развиваться, чтобы царь знал, что думает и что делает Россия, и мог править нами с ясным сознанием дела и с разумной любовью к своему народу.
Либерализм! Это лозунг всякого образованного и здравомыслящего человека в России. Это знамя, которое может соединить около себя людей всех сфер, всех сословий, всех направлений. Это слово, которое способно образовать могущественное общественное мнение, если мы только стряхнем с себя губящую нас лень и равнодушие к общему делу. Это слово, которое излечит глубоко проникнувшие язвы, которое изгонит из нас всю внутреннюю порчу, которое даст нам возможность стать наряду с другими народами и с обновленными силами идти по тому великому пути, которого залог лежит в высоких доблестях русского народа. В либерализме вся будущность России. Да столпятся же около этого знамени и правительство, и народ с доверием друг к другу, с твердым намерением достигнуть предположенной цели.
Но что должно разуметь под именем либерализма? Свобода – слово неопределенное. Она может быть и безграничная, и ограниченная; и если безграничной свободы допустить нельзя, то в чем же должна состоять свобода ограниченная? Одним словом, какие меры должно принять либеральное правительство и чего должна желать либеральная партия в обществе?
Постараемся исчислить главные начала, которые вытекают из понятия о либерализме, и те меры, которые, по нашему мнению, необходимы для благоденствия России.
1. Свобода совести. Это первое и священнейшее право гражданина, ибо если власть станет углубляться и в совесть, то что же останется для нее неприкосновенным? Религиозные убеждения человека – святилище, в которое никто не имеет права проникать. Они составляют внутренний мир души его, не подлежащий действиям гражданского закона, ибо закон как установление общественное распространяется на одни общественные отношения граждан. Им определяются их права и обязанности к другим людям и к государственной власти, но отношения к Божеству остаются делом совести. Какой способ человек считает лучшим для спасения души – это до государства не касается. Здесь можно действовать только убеждением, а отнюдь не силою; убеждение же есть дело церкви, которой и должно быть предоставлено напутствие душ к спасению. Закон не имеет здесь никакой власти. Он не может заставить человека веровать так, а не иначе; он может произвести только лицемерие, а отнюдь не искреннее поклонение. Принудительными действиями он достигает только того, что мирные граждане, строго исполняющие общественные обязанности, превращаются для него в врагов, оскорбляемых в самых заветных своих чувствах, а это, без сомнения, столь же вредно для государства, сколько бесполезно для религии.
Само законодательство сознает это и провозглашает свободу совести как основное право всех граждан русской империи. Но, к несчастью, на деле эта свобода ограничена. Несколько миллионов раскольников, составляющих, может быть, самую трудолюбивую и развитую часть русского крестьянства, не только не имеют свободного вероисповедания, но подвергаются всякого рода гонениям и притеснениям. Тогда как язычникам дозволено беспрепятственно поклоняться своим идолам, ближайшие к православию верования преследуются всеми способами. Такое несправедливое противоречие в учреждениях должно быть уничтожено. Чтобы провозглашенное законом начало стало действительностью, необходимо дать раскольникам свободу вероисповедания. Надобно, кроме того, уничтожить и гражданские наказания, установленные
2. Свобода от крепостного состояния, одно<го> из величайших зол, которыми страдает ныне Россия. Это отражение в меньшем, но еще худшем виде той же системы, которая господствует в целом. Помещик есть почти такой же полноправный и безответственный владыка над своими крестьянами, как государь над своими подданными. Он не имеет только права жизни и смерти; в остальном же ни лицо, ни имущество крепостного человека нисколько не ограждены от помещичьего произвола. Положение властей одинаково, злоупотребления одинаковы, и самые доказательства, которыми они стараются оправдать себя, одни и те же. Правительство стоит за права державные, помещики стоят за право собственности. Правительство говорит, что допущение свободы и оппозиции в государстве есть разрушение патриархального союза любви в пользу искусственных отношений, основанных на политических расчетах; помещики говорят, что уничтожение их власти есть заменение патриархального попечения (!) меркантильной системою найма. Правительство утверждает, что народ, которому предоставляется свобода, предается внутренней анархии; помещики утверждают, что освобожденный крестьянин спивается с круга 110 и делается никуда не годным. Правительство говорит, что всякая уступка ведет к революции; помещики говорят, что освобождение крестьян будет знаком для всеобщей резни господ. Правительство хочет действовать паллиативными мерами, уничтожением злоупотреблений, и сохраняет самую систему, их порождающую; помещики точно так же не хотят слышать об уничтожении самого корня зла, а допускают только наказание за нарушение никого не ограждающих законных постановлений. Правительство красноречиво описывает блаженство, вкушаемое подданными под его державою; помещики так же красноречиво доказывают, что их крестьяне лучше и счастливее всех свободных людей в мире. Правительство указывает на западные народы как на пример несчастных последствий свободного правления; помещики указывают на состояние государственных крестьян как на такое бедствие, от которого избавлены их крепостные люди. Впрочем, ни та, ни другая власть не хочет видеть, что собственные ее подданные сочли бы за величайшее счастье, если бы их положение хотя несколько уподобилось тому, которое должно служить им уроком и предостережением от пагубных замыслов. Но как правительство, так и помещики равно утверждают, что либеральные стремления не что иное, как подражание Западу, нисколько не приложимое к России. Россия, по их мнению, страна совершенно не похожая на другие, имеющая такие особенности, которые делают существующий порядок единственно для нее возможным. Никто, впрочем, до сих пор не потрудился объяснить, что это за странные особенности. Кажется, это обыкновенно то, что выгодно для властей.
110
[В смысле «спившись, совсем опускается» (нар. разг.).]
Аргументы, следственно, одинаки: это аргументы всех притеснителей. Но вот в чем различие: правительство есть представитель общества, имеющий необходимую и законную власть, которою оно только пользуется односторонним образом. Помещик же есть частное лицо, облеченное властью, которая не имеет решительно никакого справедливого и законного основания. Власть над лицом может принадлежать только к государству, а всякое частное подданство есть нарушение государственных прав. Оно противно и нравственному чувству, и справедливости, и общественной пользе. Это отдача одного сословия на жертву другому, между тем как все граждане должны одинаково пользоваться благами общественной жизни. Нет поэтому ничего страннее, как слышать помещика, толкующего о либерализме, о притеснениях правительства, тогда как сам он виновник и защитник величайшего притеснения. Помещик не имеет даже права жаловаться на существующий порядок, ибо злоупотребления помещичьей власти гораздо хуже злоупотреблений консервативной администрации, и вред, проистекающий из правительственной системы, ничто в сравнении с вредом, происходящим от крепостного права, которое связывает руки всем сословиям, искажает все общественные отношения, препятствует всякому улучшению учреждений, изъемлет из законного порядка целую треть народонаселения, портит народный характер, убивает в нем человеческое достоинство и водворяет в государстве безнравственность, беззаконие и разврат. Если правительство подвергается ответственности за нынешнее печальное положение государства, то, без сомнения, тяжесть вины должна падать и на дворянство, первого сподвижника престола, ибо оно могло бы хоть отчасти помочь бедственному порядку вещей и этого не делает. Среди всеобщего бессилия к добру если есть сословие, которое может еще оказать истинную услугу отечеству, то это дворянство. Освободивши своих крестьян, оно принесет ему дань гораздо более полезную и благородную, нежели все тщетные жалобы и бесплодные воздыхания, которые раздаются ныне со всех сторон.
Каким образом можно совершить освобождение, здесь не место рассматривать; это завлекло бы нас слишком далеко. Достаточно было указать на необходимость этой меры.
3. Свобода общественного мнения. Все наше изложение клонилось к тому, чтобы показать ее необходимость в государстве. Поэтому мы должны поставить ее на первом плане, как краеугольный камень либеральной политики. Пусть каждый русский сознает себя гражданином своего отечества, призванным содействовать общему делу. Правительство не только не должно подавлять в народе политической жизни, но обязано всеми способами стараться, чтобы каждый мог по возможности иметь ясное понятие о законах своего отечества, о внутреннем его состоянии и о политической системе управления. А этого иначе нельзя достигнуть, как предоставив всем право свободно высказывать свои мнения и убеждения. Человек, который за каждое оппозиционное слово, за каждую смело высказанную мысль может всегда быть схвачен и подвергнут произвольному наказанию, есть раб, а не гражданин. Он не может употреблять свои силы и способности согласно своим убеждениям, а может только безмолвно покоряться чужой воле. Но мы видели, к чему привела нас безмолвная покорность. Пора отложить ее в сторону и на место этого страдательного орудия воздвигнуть общественное мнение, которое может сделаться лучшим и надежнейшим помощником правительства, имеющего в виду народное благо. Одно только общественное мнение способно раскрыть истину, обличить злоупотребления, отыскать способных людей, возбудить деятельность в народе и, наконец, самое правительство побудить к необходимым преобразованиям. Общественное мнение есть выражение народной мысли. Пускай оно сначала будет шатко, незрело, разрознено; все это не может быть иначе после векового безмолвия. Но свобода воспитает его и укрепит, и тогда правительство найдет в нем лучшего своего сподвижника.