Дитя эпохи
Шрифт:
«Барсову. Ничего не понимаю! Морочат голову». Подпись Жолдадзе.
«П. Верлухину. Петя, ради бога, разберитесь в этой чаче и напишите ответ». Подпись шефа.
Верлухин – это я. Ниже меня в системе нашего института находится только корзина для бумаг. Поэтому я не стал накладывать резолюцию, а обратился к письму. Оно меня заинтересовало.
Тем же самым фиолетовым почерком на шести страницах сообщалось, что автор письма обнаружил электрический ток в кованом железе. В скобках было указано: «подкова». Он ее как-то там нагревал на свечке, отчего и текли токи. И в ту, и в другую
Внизу был адрес. Село Верхние Петушки Ярославской области. Василию Фомичу Смирному.
Я только одного не понял. Откуда в Верхних Петушках известна теория Брумма? Я сам о ней понятия не имел.
Взял учебник. Нет теории Брумма. Полез в физическую энциклопедию. На букву «Б» после Макса Борна шел этот самый Ганс Фридрих Брумм, умерший, как выяснилось, двести двадцать лет назад. Он чего-то там насочинял в своей келье, поскольку был монахом. Кажется, даже алхимиком. Потом все это, естественно, опровергли и поставили на его теории крест. А Василий Фомич хочет этот крест поколебать. Так я понял.
Ну так это проще простого! Я тут же сел и написал:
«Уважаемый товарищ Смирный! Ввиду того, что трудами Максвелла, Герца и советских ученых теория Брумма опровергнута как антинаучная, Ваше предложение не может быть принято. Видимо, в Ваши опыты вкралась ошибка».
В общем, «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Лихо я с ним разделался, а заодно еще раз заклеймил Брумма. Нечего ему произрастать на нашей почве!
Потом я изобразил реестр подписей с указанием должности и звания. Получилось внушительно. Ректор института, член-корреспондент. Зам по науке, профессор, и так далее. А внизу скромненько: младший научный сотрудник П.Н. Верлухин.
Отнес к машинистке и сел, довольный проделанной работой. Когда пришел шеф, я коротко доложил о Брумме, и шеф улыбнулся. Кстати, о Брумме он тоже слышал впервые, это я понял по его глазам.
Знал бы он, каким боком обернется этот Брумм, не улыбался бы.
Тут пришел Лисоцкий. Лисоцкий у нас считается солидным человеком. Он все время пишет диссертацию. Он ее пишет уже лет десять. Когда я студентом был, уже говорили, что он ее пишет. Когда он ее наконец напишет, это будет что-то потрясающее. Типа «Войны и мира» Льва Толстого. На заседаниях кафедры он всегда ссылается на трудности. Его за это уважают. Всем нравится, что он уже десять лет преодолевает трудности и это ему не надоело.
У Лисоцкого феноменальный нюх. Если где-нибудь в лаборатории отмечают день рождения, он всегда заходит спросить таблицы интегралов. На что ему интегралы, неизвестно. Конечно, его угощают, иначе неудобно. Он выпивает сухое вино, ест пирожные с кофе, а потом берет интегралы и уходит, извиняясь. На этот раз, я уверен, он тоже зашел неспроста. Что-то ему подсказало зайти.
– Что нового в инфракрасной области? – спросил Лисоцкий.
Ему все равно, что инфракрасная, что ультрафиолетовая, я знаю. Это он для затравки.
И шеф ему брякнул про Брумма. Со смехом,
Лаборантка Неля принесла письмо, отпечатанное на бланке, мы с шефом расписались и отправили его вверх. И оно тихо двинулось в Верхние Петушки в качестве официального документа.
Письмо ушло, и мы о нем забыли. Все пошло своим чередом. С лекции пришел Саша Рыбаков и впился в свой осциллограф. Гена, другой ассистент, устроил зачет по твердому телу, причем я, чтобы интереснее было жить, подкидывал студентам шпаргалки. Гена сидел довольный, что группа так хорошо усвоила. Он все время кивал, у него даже шея устала.
К концу рабочего дня Брумм опять всплыл по какому-то поводу. Выяснилось, что Саша знает его эффект. Ну, Саша вообще все знает, это неудивительно. Он оторвался от осциллографа, протер очки и сказал:
– Ты еще с ним нахлебаешься. У него хитрая теория.
– Вот еще! – сказал я. – Ее давно похоронили.
Саша хмыкнул и посмотрел без очков куда-то вдаль, по-видимому, в семнадцатый век, в город Кельн, где обитал Ганс Фридрих Брумм. От этого его лицо сделалось немного святым. А впрочем, так всегда бывает у близоруких, когда они снимают очки.
Провожу эксперимент
Через три недели история с Бруммом вступила в новую фазу. Шеф пришел на работу хмурый и долго перекладывал на столе бумажки. Я уже подумал, что его опять в кооператив не приняли. Оказалось, нет.
– Вот такие дела, Петр Николаевич, – сказал шеф.
Это мне еще больше не понравилось. Обычно он ко мне обращается менее официально.
Шеф достал из портфеля папку, а из нее вынул бумаги. Я сразу же заметил сверху письмо со знакомым фиолетовым почерком. И конверт был такой же: «Поздравляем с днем Восьмого марта!» А дело, между прочим, было в сентябре. На этот раз к письму была подколота бумага из газеты. Не считая институтских резолюций. Только они были уже в повышенном тоне.
Шеф молча положил это все передо мной и стал курить. Я чувствовал, что он медленно нагревается. Как паровой котел. Потом он подскочил и ударил кулаком по столу, отчего фиолетовые буквы письма прыгнули куда-то вбок.
– Поразительно! – закричал шеф. – Мракобесие! Алхимией заниматься я не желаю!
– Ничего, Виктор Игнатьевич, – сказал я. – Это тоже полезно. Вы только не волнуйтесь, я все сделаю.
– Вы уж, пожалуйста, Петя, – попросил шеф. – И ответьте как-нибудь помягче. Пообещайте ему что-нибудь.
– Посмертную славу, – предложил я.
– Ни в коем случае! – испугался шеф. – Пообещайте ему какой-нибудь прибор, что ли? Амперметр, к примеру… О, Господи! – И шеф нервно забегал по лаборатории. Он всегда принимает все близко к сердцу. Так он долго не протянет.
В письме из газеты указывалось на недопустимость пренебрежительного отношения к письмам трудящихся. Оказывается, нужно было проверить самим эффект Брумма, а не ссылаться на какого-то Максвелла.
– Брумм-брумм-брумм… – запел шеф на мотив марша.