Дитя Ириса. Фильтр
Шрифт:
– Ты снова попала в неприятности, Оливия. В прошлый раз одно из твоих… кхм… лёгких было повреждено, его пришлось удалить. Ты хочешь повторения? – канцлер приподнял левую бровь, как бы спрашивая, насколько он убедителен. Я молчала. – Твой организм отвергает антибиотики и многие другие лекарства, я ведь уже говорил тебе. Нам пришлось отключить твои органы от жизнеобеспечения. Это провоцирует сбой мозговой деятельности и обнуление нейронных связей. Ты же не хочешь, чтобы тебя обнулили ещё раз?
Ну, понятное дело, не хочу. Вот только совсем не обязательно давить на меня и забрасывать
– Куда ты бежала? Ты не знаешь города, не ориентируешься на местности. Хотя бы запомнила, кто на тебя напал? – канцлер выжидающе следил за моим лицом. Знаю, он хотел узнать не о том, кто напал, а о том, что я успела увидеть.
– Я… кхм… – я облизнула сухие губы и растерянно посмотрела на мужчину. Он снова вынуждал меня лгать, потому что сказать правду – подписать себе приговор. – Я заблудилась, а потом мне стало плохо… помню только, что упала, а потом стало больно… и всё.
– Так я и думал. В этот раз ты отделалась сотрясением, дочь, – фальшивая улыбка исчезла, её место заняла раздражённая гримаса. Он небрежно бросил зеркало, которое всё это время вертел в руках, на кровать. – Это был твой последний побег из дома.
Канцлер по-военному быстро развернулся и шагнул к выходу из палаты, бесшумно прикрыв за собой дверь. Я ударила кулаком по изголовью кровати, с наслаждением почувствовав слабую боль в руке. Похоже, иногда, чтобы прийти в себя, немножко боли не помешает.
Несмотря на мою показную смелость, я всё ещё не могла понять, кто же я. Кем была до обнуления. Они стёрли мою личность, уничтожили прошлое, а сейчас пытаются контролировать настоящее. Я схватила зеркало, собираясь не то отшвырнуть его подальше, не то поставить обратно на тумбочку.
Руки почти не дрожали, я крепко сжимала тонкое стекло, отражающее белую стену позади меня. Интересно, этот псих сломал мне нос, или я отделалась парой синяков? В зеркало я заглядывала не часто, но теперь уже не пугалась собственного отражения.
На меня смотрели всё те же невероятно яркие фиолетовые глаза, опушённые позолоченными ресницами, с вытянутым продолговатым зрачком. Ни у кого в Фильтре я не видела такого. Ни у пациентов госпиталя, ни у охранников. Даже у отца были обычные – голубые с синей окаёмкой, с нормальными круглыми зрачками.
В зеркале отражалось моё лицо – бледное, худое, с острым подбородком и высокими оцарапанными скулами. Прямой и узкий нос на кончике немного сплющивался, переходя в широкие ноздри. На переносице красовался заживляющий пластырь, а лоб был густо обмазан жёлтой мазью – всё же неплохо меня приложил тот парень. Верхняя губа, которая была чуть больше прикушенной нижней, придавала лицу растерянное, обиженное выражение. Ну, могло быть и хуже…
После приступов, к счастью не слишком частых, мной овладевала невероятная усталость. Доктор Вернео предупреждал, что любая нагрузка – физическая или психологическая – провоцирует их. И я поверила в это после того, как моя голова чуть не разлетелась на части от одних лишь попыток вспомнить хоть что-то из прошлого. В первый раз я даже не могла поднять ложку с едой, пришлось питаться пару дней через трубочку.
Я откинула простынь и посмотрела на белую больничную пижаму, скрывающую ноги. Чтобы спустить их с кровати понадобилось такое усилие, что я совершенно ослабела. Голова закружилась, когда я попыталась сделать шаг, держась за кровать. Это ведь совсем не сложно… просто передвигать ноги и всё! Только-то и нужно – добраться до стены.
Когда я рухнула на твёрдый пол, из глаз брызнули слёзы, но я попыталась встать. Ничего не вышло. Схватившись за край кровати, неуклюже попыталась подтянуться. Пот катился по спине, в висках пульсировало от напряжения. Ещё немного… почти получилось. Рука подвела меня, и я снова оказалась на полу.
– Что у нас тут? Девочка решила немного погулять? – и надо же было именно в этот момент кому-то зайти в мою палату. За фразой последовал короткий смешок, и сильные руки подхватили меня.
– Ну вот. Скажи, оно того хоть стоило? – сквозь слезы я разглядела Эдну Уайт, сиделку, упрямо сжавшую сухие губы.
Казалось, она специально сжимала меня всё сильнее, чтобы доставить ещё больше боли. Эдна рывком подняла меня с пола, и грубо бросила на кровать. Вообще-то, она была даже симпатичной. Стройная, если не считать слишком широких для её комплекции бёдер. Белоснежный колпак с эмблемой госпиталя немного съехал набок, пока она поднимала меня, и из-под него выбивались русые пряди, чуть тронутые сединой. В серых глазах сквозило равнодушие. Да уж, Хейзел мне нравилась гораздо больше.
– Угу… определённо… – прошептала я, еле сдерживаясь, чтобы не закричать от боли.
Сиделка что-то ввела в катетер на моём предплечье, и головокружение прекратилось. Я осторожно спустила ноги с кровати, ожидая новой вспышки боли, но её не было. Осторожно, цепляясь за руку Эдны, я добралась до двери. Как хорошо, что я могу самостоятельно передвигаться, и не придётся снова разъезжать по госпиталю на ужасной скрипучей каталке для немощных.
Опираясь на медсестру, я добралась до столовой, в которой слышались тихие голоса и не очень аппетитно пахло едой. Посреди полупустого зала стояли продолговатые пластиковые столы, за которыми сидело несколько пациентов госпиталя. На небольших подносах перед ними стояли тарелки с чем-то, очень напоминающим уже пережёванную еду.
Пока я размышляла, настолько ли я голодна, чтобы снова это есть, Эдна подтолкнула меня к свободному столу и плюхнула на него такой же поднос, заполненный едой. Небольшая, приплюснутая с одного бока, булочка, обсыпанная мелкими зёрнышками; тарелка с пюреобразным зелёным варевом и стакан морса, в котором плавали сморщенные синтезированные ягоды.
Я ковырялась в тарелке, переливая из ложки подозрительную жижу обратно, так и не рискнув попробовать. Булочка оказалась тёплой и, на удивление, вкусной, с хрустящей корочкой. Морс я выпила весь, сплюнув попавшую в рот кислую ягоду – ну и гадость!