Шрифт:
Перевод Е. Гужов
По ночам прошлое крепче держит Лондон, чем настоящее. Неумолимый ритм дневных забот стихает и отступает. Обитатели города запираются в тюрьмах своих домов и пустые улицы простираются во всех направлениях под тощим оранжевым свечением, что отбрасывают высокие регулярные ряды уличных фонарей, их молчание полнится эхом трагедий прошлых поколений. Но некоторые лондонские улицы не затихают никогда. Квинсвей, Уголок ораторов Гайд-парка, Олд-Комптон-стрит в Сохо, улицы вокруг вокзала Виктории, Набережная, Верхняя улица в Арлингтоне: люди по ночам тянутся сюда, и именно на эти неспящие улицы тянутся многие мертвые - по привычке, из-за голода, из безнадежного любопытства. В последнее время я тоже провожу здесь большинство ночей, бродя среди живых и среди умерших.
Хотя дела умерших были моим занятием
x x x
Айлингтон, Верхняя улица, лето, два часа пополуночи.
Молодой человек с голой грудью с ярко-зеленой прической в стиле "могиканин", с руками усеянными бугристыми татуировками и узелками от уколов, сидит в дверном проеме конторы агента по недвижимости и делит банку пива с молодой женщиной в истрепанном черном платье и в армейских ботинках. Импы гнездятся вокруг их глаз, словно крошечные скорпионы, бледные, возбужденные и жирные от яда героиновых снов.
В другом проеме спит, свернувшись калачиком, человек под грязным одеялом, охраняемый дворняжкой-заморышем, которая спокойно смотрит на меня, когда я бросаю пару монет рядом с головой ее хозяина. Человек, мой старый знакомец, шевелится и бормочет, не просыпаясь: "Берегитесь, мистер Карлайл."
Хороший совет, и мне следует прислушаться к нему. Ибо последние три ночи меня перехватывает пара громил в безупречно реставрированном кроваво-красном Ягуаре Марк-I. Каждую ночь большая машина мурлычет впереди меня, когда я направляюсь домой, а человек на месте пассажира склоняется в открытое окошко и говорит о некой книге, находящейся в моем владении, о редком томе, который его наниматель желает купить. Каждую ночь он предлагает за книгу все больше денег и каждую ночь я отвергаю его предложение. Я понимаю, что рано или поздно он перейдет к другой тактике - самое вероятное, к какой-нибудь разновидности насилия. Этой ночью я еще не видел Ягуара, но уверен, что он появится до того, как я достигну безопасного убежища своего дома, и предчувствия этого столкновения словно электрическим током щекотит мне затылок.
Чуть дальше по улице закрывается какой-то клуб. Люди спотыкаясь выходят на улицу мимо двух вышибал в черных костюмах. Какая-то женщина в коротком белом платье горбится на обочине и плачет. Другая в еще более коротком платье обнимает ее за плечи и пытается успокоить, не подозревая об импах, тучами гнездящихся в волосах подруги, словно блохи на больной кошке. Еще одна женщина отталкивает мужчину в сером костюме, безуспешно пробует остановить проезжающее такси, и нетвердо уходит прочь, и пока он изрыгает на нее оскорбления, черные искры гнева прыгают по его лицу. Три мужика в футболках, обнимая друг друга за пояс, шагают мимо меня механической походкой вдрезину пьяных. Когда я делаю шаг в сторону, крайний пристально смотрит на меня, но взгляд его вдруг становится смущенным, когда я снимаю с него зубчатую мелкую тварь, что вызывает его враждебность.
Когда я завершаю свой жест, что-то привлекает мой взгляд по другую сторону улицы. Маленькая тощая фигурка сутулится в дверях ресторана, одетая в прогулочные штаны и серую куртку, капюшон которой натянут на бейсбольную шапочку. Имп, толстый и лоснящийся, как кладбищенская крыса, скрючился у фигуры на плече, концом длинного хвоста обмотав фигуру за запястье.
Я ощущаю щекотку любопытства и прохожу чуть дальше по улице перед тем, как пересечь дорогу, возвращаюсь и нахожу себе хорошую точку зрения в дверях другого ресторана. Позади меня по краешку тьмы проплывает старуха в старомодном чепчике и шали, накинутой на истрепанное черное платье. Она такая худая, что я вижу прямо сквозь нее. Этот дух, отброшенный очень давно безработной швеей, умершей с голоду в каком-то близлежащем подвале, был мне знаком, был безвреден, а временами и полезен. Я спрашиваю ее о фигуре, таящейся в засаде в дверном проеме дальше по улице, но она ничего не знает о ней, знает только, что ослабла от голода и если только найдет что-нибудь поесть, то будет бегать, как паровоз. Я отметаю ее в сторону снова и снова, как обычный человек отметал бы дым, но всякий раз она забывает об этом и подплывает снова, надеясь, что я из тех джентльменов, что могут подбросить пенни-другой на настоятельные нужды, ведь она уже так давно не жевала даже корку. Наконец фигура в капюшоне выступает из своего дверного проема и отправляется дальше по улице. Когда я пускаюсь за нею, жалкий маленький дух проплывает за мною всего несколько шагов, а потом удаляется к своему постоянному местообитанию.
Приятель в капюшоне следует за нетвердо шагающей парочкой, которая, обнимая друг друга и пошатываясь, двигается на юг по Верхней улице, останавливаясь, чтобы пообниматься и поцеловаться у Зеленого треугольника Айлингтона перед поворотом на Кемден-Пассаж. Он, горбясь, шагает вперед, держа руки в карманах, приостанавливаясь, когда они целуются, делая паузу на углу каждой улицы, проверяя, что там впереди, перед тем как двинуться дальше. Любой другой посчитал бы его обычным срезателем сумочек, или бандитом, нацелившимся на грабеж или другое преступление, ибо не увидел бы толстого импа, сидящего на левом плече. Я раздумываю, одержим ли этим импом молодой срезатель сумочек, или имп - что-то вроде его домашней собачки. А если это так, то как он его приручил и с какой целью?
С растущим любопытством и с немалым рвением я следую за срезателем сумочек, пока тот идет по пятам парочки по улице ранневикторианских домов, что проходит параллельно каналу Гранд-Юнион (мужчина сидит на пороге дома, рыдая над окровавленным молотком у себя на коленях; женщина стоит у окна другого дома, баюкая детский скелетик, лицо ее - маска триумфа и отчаянья). Парочка вальсирует за угол на конце улицы; срезатель медлит секунду и следует за ними; я слышу громкие, гневные голоса, нарушившие глубокую тишину ночи, и спешу за ними, помедлив на том же месте и осторожно заглядывая за угол. В нескольких десятках ярдов впереди дорога пересекает канал; парочка стоит возле моста, обернувшись к преследователю. Запертые воротца по одну сторону моста охраняют дорожку для буксирных канатов, и что-то таится там в тенях. Ревенант очень старый и некогда весьма могущественный. Он одержим ужасным голодом и его внимание сосредоточено на импе, что скорчился на плече срезателя.
Девушка требует, чтобы ее оставили в покое, голос резко звенит в ночи. Ей пятнадцать-шестнадцать лет, на ней скудная маечка и короткая юбка, оставляющая живот голым. Она потрясает кулаками. Она гневается и страшится. "Вали отсюда! Тебе нет до этого никакого дела!"
Ее компаньон, бритоголовый бандитского вида мужик под тридцать, делает шаг вперед и угрожает, но сумкорез держится стойко. Имп у него на плече дрожит от внезапного возбуждения, словно заводная игрушка, заведенная слишком туго. Колючий нимб черной энергии потрескивает вокруг него, словно ерошится пес перед тем, как укусить. Хозяин импа говорит девушке, что она совершает ошибку. "Не надо ходить с ним, Лиз. Это плохо." Его голос пронзительно высок, но говорит он ровно и искренне, именно так, как говорить совершенно неправильно.
"Оставь ее в покое, уродина", говорит бритоголовый, делает два быстрых шага и наносит удар.
Сумкорез увертывается от удара и выбрасывает левую руку, как сокольничий выпускает свою хищную птицу. При всей своей упитанности имп быстр и энергичен. Он прыгает прямо в лицо громилы. Но тварь за воротами оказывается еще быстрее. У нее длинная гладкая бледная шея и маленькая головка с челюстями, что распадаются, как у змеи. Широко растянувшись, челюсти хватают жирного импа в полете и заглатывают целиком. Сумкорез, соединенный хвостом импа с сожравшим его ревенантом, вопит от страха; компаньон девчонки не упускает шанса и врезает ему прямо в лицо. Сумкорез сразу падает, капюшон его слетает, бейсбольная кепочка сваливается, и я вижу, что он - девушка с тонким бледным лицом и светлыми волосами, коротко и неровно подстриженными.