Дитя мрака
Шрифт:
— Ямы на лице женщины. Теперь я знаю, откуда они.
Эверту Гренсу нравились такие люди, и он всегда слушал их очень внимательно.
— Бурые крысы, Эверт. Это их укусы.
Свен Сундквист встрепенулся:
— Укусы?
— Думаю, да.
Свен покачал головой:
— Но там… не знаю, ямы… они слишком уж большие.
Эрфорс отступил на несколько шагов назад, показывая рукой в ту часть кульверта, где лежал труп.
— Бурые крысы — животные крупные. До тридцати сантиметров. И хвост сантиметров двадцать. В общем, полуметровые зверюги. Думаю, ее погрызла не одна крыса. Они были разной величины, судя по укусам. В туннеле их миллионы. Одна крысиная пара при благоприятных
В коридоре послышались шаги. Молодой полицейский, который утром встретил Гренса и Сундквиста в вестибюле больницы, быстро подошел к ним и ловко нырнул под бело-синюю ленту.
— Здание осмотрели, как приказано. Посторонних лиц не обнаружено, — сказал он, обращаясь к Эверту Гренсу, затем продолжил, теперь уже глядя на Нильса Крантца: — Начальник охраны сказал, что второго ключа в больнице нет.
— Это все?
— Все.
Эверт Гренс посмотрел на криминалиста, коротко рассмеялся:
— Я сам мог бы тебе это сказать, Нильс. Если б ты спросил. Надо связаться с гражданской обороной. Ключи от таких замков находятся у них.
Крантц ничуть не обиделся, сказал, что сейчас вернется, и куда-то ушел. Эверт Гренс подождал, пока его шаги стихли в отдалении, и подошел к Эрфорсу:
— Ты сказал, она пролежала здесь несколько дней. А точнее?
— Точнее пока не знаю.
— Попытайся. Прикинь. Как давно она мертва?
Эрфорс вздохнул:
— Я гадать не люблю, как тебе известно.
— Попробуй.
— Как минимум тридцать шесть часов. Точнее скажу после вскрытия.
Гренс смотрел на дверь в стене кульверта.
— Помоги-ка мне, Свен. Ты их допрашивал.
Свен Сундквист поискал под белым халатом, чувствуя боль в укушенных мальчиком пальцах. Осторожно выпрямил их и попробовал достать блокнот, застрявший в наружном кармане куртки.
— Согласно расписанию, вечерний охранник проходит по кульверту последний раз в двадцать пятьдесят. И в будни, и в выходные, поскольку вывозит мусор, я полагаю. Тогда, как утверждает начальник охраны, кучи одеял на койке не было. Стало быть, труп мог появиться здесь самое раннее в двадцать один час. — Сундквист полистал блокнот, открыл его на одной из последних страниц. — В семь тридцать утра ее обнаружил дневной охранник. На обратном пути с двумя вагонетками завтрака. Иными словами, она пролежала здесь десять с половиной часов. В этом кульверте. Если ее притащили из системы туннелей, собаки еще сумеют взять след.
Впервые за все утро воцарилась тишина. Крантц, который, шурша, елозил по полу, куда-то ушел, пластиковая лента никого сюда не допускала, а у Эверта Гренса больше вопросов не было. Он коротко кивнул, взглянув на Свена и Эрфорса. Ему надо подняться этажом выше, в комнату охраны, поискать обычный телефон, которому не мешают толстые стены.
Сначала он позвонил в дежурную часть. Через пятнадцать минут кинолог с собакой будет здесь.
Следующий разговор тоже был недолгим. В кратких словах он изложил Херманссон ситуацию с трупом в больничном кульверте. И попросил ее с этой минуты возглавить дело, с которого начался этот день, — дело сорока трех детей, брошенных в центре Стокгольма. Он знал, что Херманссон способна руководить большим расследованием, причем куда лучше многих более опытных сотрудников.
Третий звонок. Ни гудков, ни разрыва связи. В Аннином санатории на Лидингё, едва ли в миле отсюда, трубку сняли сию же минуту.
Он попросил к телефону Сюзанну, студентку-медичку, которая работала внештатно и которой он в целом привык доверять. Она подтвердила, что Анни увезли рано утром и сейчас она под наркозом, что позволит
И двадцать семь лет в инвалидном кресле.
Я не успел.
Он держал тяжелую черную трубку и слышал голос, который говорил о том, что должно его успокоить. Но мыслями был не здесь, а на прогулке, которую он, Анни и Сюзанна устроили прошлой зимой. Однажды, когда он пришел проведать Анни, она, как обычно, сидела у окна, глядя на жизнь, и вдруг помахала кому-то рукой. Гренс был в комнате и видел, как она махнула рукой белому пассажирскому судну Ваксхольмского пароходства. Засмеялась и несколько раз пошевелила пальцами. А ведь неврологи, черт побери, твердили, что она никогда не сделает такого сознательного жеста. Как сумасшедший он выскочил в коридор, плясал среди больничной мебели, хохотал и плакал, пока персонал не опомнился и не потребовал, чтобы он успокоился. Несколько дней спустя он купил билеты на этот самый пароход. Они плыли среди заснеженных стокгольмских шхер, пили кофе, и на Анни было коричневое пальто с пушистым меховым воротником. Он тогда не придал никакого значения беспокойству студентки, да и теперь тоже, хотя она предупреждала, что будет очень тяжело, если ожидания не оправдаются и якобы осознанное движение на самом деле окажется всего лишь двигательным рефлексом и что чрезмерная надежда может причинить боль.
Когда он вернулся в кульверт под больницей Святого Георгия, тишина была забыта.
Свен Сундквист и Людвиг Эрфорс, стоя посреди коридора, разговаривали — о чем, он толком не понял. Кинолог с собакой ждал у ограждения дальнейших распоряжений. Нильс Крантц получил ключ, отпер дверь в стене и сейчас, громко и фальшиво насвистывая, выявлял на внутренней поверхности двери отпечатки пальцев — орудовал кисточкой и порошком.
Эверт Гренс не спеша направился к двери. И остановился, когда Крантц раздраженно замахал рукой, — попробовал вглядеться в темноту проема. Кромешный мрак, в котором глаза вообще отказывались что-либо различать. Огромная цементная труба, уходящая вдаль, пожалуй, какая-то черная планка под потолком, а больше ничего. Но вот запах. Тот самый, кисловатый, дымный, как от убитой женщины. И тепло, здесь явно теплее, чем в кульверте.
Вот откуда ты взялась.
— Я закончил, — удовлетворенно произнес Нильс Крантц. Его миссия, осмотр места преступления, была завершена.
Ты умерла там.
— Больше не будешь мазать?
— Дверь открыта.
Гренс обернулся к кинологу. Примерно в его годах. Но более подтянут, и волос побольше. Собака неподвижно сидела у его ног. Овчарка, почти черная, гораздо темнее тех, каких он помнил по былым временам.
Четкие, отлаженные движения, чуть ли не автоматические.
Ременная шлейка, пятнадцатиметровый поводок, пристегнутый к ней карабином и пока что выпущенный совсем немного.
Улавливая сигналы, тренированное животное нетерпеливо заскулило и забило хвостом.
Кинолог перехватил взгляд Гренса и повел собаку к дверному проему.
Потом сделал знак рукой.
Вперед, в туннель.
Следующей командой он задал направление: прямо!
Она посмотрела на часы, лежавшие на ящике у стены. Маленькие, из серебристого металла, с голубым циферблатом. Она смотрела на них раз в неделю. Лишь раз в неделю ей нужно было знать время.