Дитя мрака
Шрифт:
11:05. Еще почти час.
Лео опять проснулся, нервно зашевелился, с ним так бывало временами, когда вокруг становилось опасно, а он не мог спрятаться. Она привыкла к подобным случаям и иногда давала ему свои таблетки, хотя их едва хватало, справлялась с собственным страхом, но видеть его страх была не в силах.
Сегодня холоднее. Она мерзла в туннеле по дороге к Миллеру, но решила, что зябнет оттого, что не выспалась. Сейчас они оба мерзли. Лео, дрожа, стоял посреди комнаты, она набросила поверх куртки одеяло,
— Это не обязательно.
— Знаю.
Он открыл дверь, вышел в туннель. Следующая комната была в двух шагах. Дверь, разумеется, железная, ключ — один из связки поменьше.
Комната вроде той, где они жили. Такая же большая, холодные бетонные стены, электропроводка под потолком. Вероятно, подобно многим другим помещениям в этой части подземелья. Их строили как своего рода склады на случай войны.
Сейчас тут был их склад.
Он всегда на замке, ни дым, ни крысы сюда не проникали.
Лео заполнил все помещение, от пола до потолка. Аккуратно ставил ящик на ящик, загружая их тем, что приносил ночами из домов, выходивших непосредственно в туннель. Слева стояла еда, консервы и бакалея, частью из армейских запасов, частью со складов продовольственных магазинов «ИКА». Посредине — четыре стопки желтых одеял, совсем новых, упакованных в прозрачный пластик. Справа — одежда, в основном форменная, со складов транспортного ведомства, предназначенная для водителей автобусов, машинистов поездов метро, дежурных.
На единственной пустой стене — два больших крючка с плечиками, на которых висело по комплекту синей униформы. Она сняла штаны, длинную юбку, кофты и куртку. Осталась в трусах и лифчике. Ей опять стало холодно, кожа во многих местах покраснела и воспалилась, растертая сырой одеждой.
Руки.
Они трогали ее промежность, хватали за грудь.
Раз в неделю. Здесь, внизу, достаточно одного раза.
Она надела форменную куртку, брюки, слишком широкие в бедрах, пуловер с треугольным вырезом и голубой каймой, даже кепку, у которой был мягковатый козырек.
Она терпеть не могла воду.
Снова вошел Лео, он, как всегда, выходил, чтобы не смущать ее.
— Ты знаешь, что надо делать.
Они смотрели друг на друга. Голос у него звучал твердо. Как всегда. В руках он держал маленькую связку, с которой снял два ключа. Один грубый, угловатый, второй обыкновенный, вроде того, какой у нее был раньше, от квартиры.
— Если кто-нибудь тебя остановит. Если спросит. Если вдруг, чего доброго, потеряешь ключи. Ничего не говори. Ты ничего не знаешь.
Этот разговор повторялся каждую неделю. Но она не пугалась. Понимала, что значат ключи. Ключи — это всё. Для Лео — это долгие годы, которые он провел и еще проведет под землей. Ключи — это сила, положение, предпосылка того, что они смогут и впредь жить в одиночестве.
— Этот и вот этот, если их свяжут со мной… тогда они придут сюда, со всеми звуками, со светом, мне этого не выдержать, ты знаешь.
На ходу она сжимала их в кулаке, грубым ключом отперла дверь в соединительный коридор, выбралась из системы туннелей, относящихся, как она считала, к армейскому ведомству и к управлению коммунального хозяйства, и очутилась в туннелях метро.
В той единственной части, какую знала раньше.
Здесь обитателей было много больше. Но обретались они тут не подолгу. Коридоры метро зачастую давали случайный приют наркоманам и тем, кому не было нужды забираться поглубже.
Она спешила поскорее пройти мимо них, хоть и не бежала. Они лежали и сидели повсюду — в нишах и выемках каменных стен. Она смотрела на них, кой-кого узнавала, но они не обратили на нее внимания.
Здесь все полнилось скрежетом.
Резким, визгливым звуком железа по железу, когда большие колеса идут по рельсам.
Вдали, где огромный туннель разветвлялся на два поменьше, мерцали два красных огонька — хвост удаляющегося поезда.
Она взялась за второй ключ, обычный. Провела ладонями по синей ткани брюк и куртки. За несколько минут нужно открыть три двери, подняться по двум лестницам и пересечь вестибюль станции «Фридхемсплан».
Никто не станет задавать ей вопросы. Никто не станет смотреть на нее. Униформа — ее защита.
Раз в неделю, один-единственный час.
Она каждый раз забывала, какой здесь шум, как здесь пахнет, забывала всех этих людей, которые словно бы только и делали, что сновали вокруг.
Помещения для сотрудников городского транспорта находились как раз над вестибюлем метро. В обеденное время тут было полно народу: водители автобусов, машинисты метро, дежурные сидели в простеньком буфете, заправлялись принесенной из дому едой, переодевались в раздевалке.
Она вошла в тесный зал, чуть не столкнулась с мужчиной, который, бурно жестикулируя, разговаривал по висящему на стене телефону, миновала туалеты и оказалась в душевой, где слегка пахло одеколоном и было жарко от испарений.
Ей повезло. Здесь всего одна женщина. Пожилая, темноволосая, она сидела нагишом на скамье перед стойкой с двумя фенами и огромным зеркалом. Женщина улыбнулась, кивнула ей:
— Заступаешь?
— Что?
— На смену или со смены?
— Со смены.
— Я тоже. В пять утра заступила. Муторный нынче день, должно быть, из-за мороза машины не заводятся.
Она уселась в глубине комнаты, спиной к громадному зеркалу. Она никогда не смотрелась в него, не любила, там была не она, как и в том, продолговатом, в золотой раме, что висело дома на стене, над афишей Робби Уильямса.