Дитя мрака
Шрифт:
На углу Арбетаргатан и Мариебергсгатан он остановился.
Рождественские звезды словно огоньки в каждом окне. Легкое движение — кто-то еще не спит. Скрип ворот, которые заперли неподалеку.
Он стоял прямо посреди перекрестка, ждал, беспокойно оглядываясь.
Асфальт здесь покрыт снегом и льдом, хотя Управление коммунального хозяйства заботливо посыпало дороги гравием. Он скреб ногой, пока из-под снега не показалась круглая крышка канализационного люка.
Огляделся в последний раз — ни души кругом, никто его не видел.
Лео снял рюкзак, поставил рядом с
Из узкой улочки в двух кварталах от него донесся шум приближающегося автомобиля.
Времени в обрез; тяжело дыша, он прикрепил к ремням рюкзака двадцатипятиметровую веревку и, зажав ее в ладонях и превозмогая боль, стал спускать его в колодец.
Наконец послышался глухой стук. Рюкзак лег на дно. Протискиваясь в темный люк, Лео успел увидеть яркий свет автомобильных фар.
Ступенями служили ввинченные в стену короткие скользкие скобы.
Когда, подняв руки над головой, он задвинул на место крышку, а затем и решетку, его зашатало от усталости. Он выругался, оттого что пластиковые пакеты с крысиным ядом били по щекам, но все-таки защелкнул замок, как раз когда автомобиль проехал прямо над ним.
Он исчез посреди перекрестка и медленно продвигался вниз, все дальше и дальше от столичной улицы над головой.
Автобус подъезжал к Стокгольму с юга.
Грязно-красный, обшарпанный, допотопной модели; изношенный мотор громыхал, перекрывая шум немногочисленного транспорта.
За последние полчаса зарево в небе становилось все заметнее, всегдашний свет, властвующий ночами в большом, полуторамиллионном городе, — уличные фонари, неоновая реклама, люстры в гостиных.
У Вестберги автобус покинул четырехполосную магистраль, свернул на длинный съезд к Орете и Сёдермальму и сбросил скорость, будто сомневался, как ехать дальше, и искал ответа среди заснеженных указателей.
Мало кто обратил на него внимание — автобус в столице интереса не вызывает. Те, кто его заметил, видели, что он проехал по мосту Лильехольмсбру, а затем по Лонгхольмсгатан направился к мосту Вестербру и к Кунгсхольму; вероятно, кое-кто усмехнулся, наблюдая, как он рывком тормозит и рывком же трогается с места, шофер, похоже, не привык водить машину по снегу и льду; вероятно, иные вскользь подумали и о пассажирах в салоне, хотя и не могли разглядеть их за стеклами, грязными снаружи и запотевшими изнутри.
Вот и все, что они видели и знали.
Ведь даже сорок три пассажира не знали.
Не знали, что скоро исчезнут.
Здесь темнота была другая.
К ней он привык, она его защищала, никто его не видел, никто не судил.
Темнота туннелей.
Под покровом стокгольмской ночи Лео открыл и закрыл канализационный люк посреди асфальта на перекрестке Арбетаргатан и Мариебергсгатан. Скрылся в дыре за считаные секунды и теперь ощупью спускался в подземелье; он часто пользовался этим спуском и знал, где колодец сужается и плечи задевают твердую стену.
Семнадцать метров под землей.
Рюкзак лежал на цементном выступе, который, словно тротуар, тянулся вдоль стены канализационного коллектора, сухое место — попробуй попади, он долго тренировался. Сейчас, конечно, уже поздняя ночь и уровень воды совсем невысок, несколько сантиметров, не больше, но он не хотел, чтобы рюкзак вымок — в нем была его жизнь.
Он отвязал длинную тонкую веревку, сунул ее в наружный карман рюкзака. Автомобиль приближался очень быстро, с рюкзаком пришлось спешить, и нейлоновый шнур обжег ладони в тех местах, где на рукавицах были прорехи. Раны кровоточили, необходимо промыть их и перевязать, иначе здесь, под землей, они мигом превратятся в гнойные язвы.
Тут всегда тепло, круглый год градусов пятнадцать-восемнадцать. По обыкновению, Лео стоял неподвижно. Чтобы унять дрожь, чтобы оставить зиму тем, кто согласен в ней жить, чтобы молча прислушаться и убедиться, что он один.
Налобный фонарь лежал в другом кармане рюкзака. Батарейка села, — наверно, разрядится еще до утра. Он двинулся прочь от колодца, но взгляд проникал всего-навсего на метр-другой вперед, и дорога займет на несколько минут больше, чем он рассчитывал.
Туннель широкий, почти два с половиной метра, и достаточно высокий, по крайней мере, не ниже его метра девяноста, однако шел он, по-прежнему ссутулясь и слегка подавшись вперед, словно боялся удариться головой о несуществующую преграду.
Двадцать два шага.
Первая дверь была в каменной стене справа. Единственный замок, обычный, с трехгранной скважиной. Он отпер его и, покинув канализационную систему, вошел в соединительный коридор.
Воздух здесь не такой сырой, дышалось гораздо легче.
Он поправил лампу на лбу, пинком отшвырнул крысу, метнувшуюся под ноги.
Еще семь шагов.
Соединительный коридор заканчивался новой дверью с двумя замками. Верхний такой же, как и первый. Нижний, круглый, обычно отнимал больше времени.
Открыв дверь, он попал в следующую систему. Армейскую. Туннель такой же просторный, только стены в основном бетонные, а не каменные. Он предпочитал именно такие ходы, чувствовал себя в них лучше всего и одиннадцать лет назад выбрал их себе для жизни.
Канализационный коллектор. Соединительный коридор. Армейский туннель.
Он знал дорогу.
Никто не ориентировался здесь так, как он.
Опять крысы, он пинками расшвыривал этих окаянных тварей, которые даже не думали убегать, потому что не видели его, хлопал в ладоши и топал ногами, расчищая себе дорогу.